Вопросы теории

В.П. Раков
Литературная теория П.Н. Сакулина
(о стилях эпохи и литературных направлений, о типах творчества)

Вводные замечания

Одной из колоритнейших фигур в русском литературоведении первой трети ХХ в. является Павел Никитич Сакулин. Элементы «органической» поэтики, берущей свое начало из источников теоретического романтизма 1, сочетаются у него с традициями иного пласта отечественной культуры. Статьи и книги ученого естественно впитали в себя идеи А.Н. Веселовского, Ф.И. Буслаева, А.А. Потебни и других филологов, проявлявших живой интерес к эстетической и комбинаторной специфике литературного творчества. Автор фундаментальных исследований по теории и истории литературы, он обладал широкими мыслительными горизонтами. Образованность Сакулина была универсальна. Сегодня, когда многие филологи становятся знатоками лишь отдельных тем и с гордостью называют себя «пушкинистами», «лермонтоведами», «структуралистами» и «семиотиками», бессмысленно пытаться найти категорический ответ на вопрос: кем был Сакулин? — «лингвистом» или «литературоведом», а тем более, например, — по какому периоду в истории языка или культуры, по какой теоретической проблеме он «специализируется» 2? Ошибется тот, кто усмотрит в сказанном затаенное оправдание некой беспринципной всеядности или эссеистической разбросанности интересов. Напротив, исследовательскому стилю ученого присуща высокая профессиональная корректность мысли и ощущение как глубины, так и масштабности проблем, решение которых он перед собой ставил.

Сакулин с любопытствующим вниманием относился к социологическим и «формальным» (морфологическим) штудиям своих коллег. Но ни одна из доктрин им не абсолютизировалась. Он был занят построением синтетической истории и теории литературы. Как было указано, известная доза «органицизма» присутствует в его работах, но лишь в их методологической части. Ходовые формулы и социологизированные пассажи в его дискурсе выглядят скорее как дань времени, нежели сколько-нибудь существенное содержание его литературного учения.

Историк эстетической мысли погрешил бы против истины, если бы не отметил стремления Сакулина скоординировать исходные начала литературной теории с морфологическим анализом произведений искусства. Но результаты его творческих усилий совсем не похожи на «Социологическую поэтику» Б.И. Арватова 3. Качественные характеристики теоретической системы Сакулина принципиально отдаляют ее от литературных концепций названного типа. Мышление ученого не поддалось обаянию мифологического синкретизма, оставаясь подлинно филологическим. Слово у него не отождествлялось с означаемой вещью. Знак вещи и сама вещь, равно как и ее художественный образ, Сакулиным, без всяких оговорок, резко дифференцировались и не смешивались 4.

Труды исследователя насыщены огромным эмпирическим материалом; они в полном смысле слова строго научны, но (и это, на первый взгляд, может показаться странным) в них нет окончательных и регламентирующих решений. Напротив, его книги, если воспользоваться выражением А.В. Михайлова, «давали такой принципиальный итог литературоведческой мысли, который по мере возможностей не был субъективным и случайным и который, будучи основательным, мог обдумываться… с пользой для дальнейших, новых осмыслений литературных процессов» 5.

По разнообразию интересовавших его проблем, равно как и по способу их решения, ученый тяготел, как он говорил, к тому «икаризму», который столь характерен для русской науки. Вероятно, в этом кроется причина культурного долголетия литературно-эстетической теории и исследовательских сочинений Сакулина.

Между прочим, в 1920-е годы его труды не нашли должной оценки. Отношение к идеям ученого было, в основном, скептическим, а критика — малопрофессиональной и непродуктивной, часто — политизированной и в отдельных случаях — оскорбительной. Если пренебречь этой литературной продукцией, то работам, посвященным анализу творческого наследия Сакулина, свойствен постоянно повышающийся уровень науковедческой рецепции. Уже сравнительно давняя статья Н.Ф. Бельчикова качественно отличалась от всего ранее написанного об ученом 6. Но первым, кто заговорил о филологе как крупном теоретике литературы, был П.А. Николаев, осуществивший объемную реконструкцию методологических построений Сакулина 7. Тогда же был подтвержден, как выражаются семиотики, высокий рейтинг фундаментального исследования Сакулина «Из истории русского идеализма. Князь В.Ф. Одоевский. Мыслитель — писатель» (М., 1913. Т. 1, ч. 1 и 2). Об этом сочинении было сказано так: «Самой ценной работой об Одоевском остается по-прежнему монография П. Сакулина, вобравшая в себя огромный материал, в том числе рукописный, и ставшая энциклопедией русской общественной и литературной жизни двух десятилетий» 8.

Через пятнадцать лет после выхода названных работ был опубликован очерк автора данной статьи 9, а затем — вводная статья и Комментарий Ю.И. Минералова 10 к книге Сакулина, где были собраны его теоретико-методологические работы. Эти публикации стали возможными лишь в изменившейся общественной атмосфере. И хотя процесс социальных преобразований развивался без должной динамичности, все же эволюция терминологического языка науки была стремительной. Стилистика традиционного репрессивного дискурса утрачивала главенствующие позиции. Некогда общепринятый семиозис из доминирующего превращался в периферийный, даже реликтовый языковой признак научного контекста. Творческое наследие Сакулина оказалось в системе новых теоретико-методологических координат и подверглось разнообразной рефлексии со стороны специалистов по поэтике и истории литературы 11. Присутствие идей ученого в современном литературоведении — лучшее доказательство их плодотворности.

Литература и действительность: каузальные связи

«Литература, как и искусство вообще, — писал Сакулин, — есть социальное явление. Это — основная наша предпосылка» 12. В 1920-е годы подобные определения не были новостью. Но если для В.Ф. Переверзева и В.М. Фриче искусство было «органическим» продолжением жизни, то Сакулин обосновывает идею зависимости литературы не от «бытия» и экономики, но от того, «что имеет непосредственное отношение… к литературным фактам» 13. Таким источником прямого воздействия на литературу оказывается сознание и культура каждой социальной ячейки общественного организма. Изучение детерминированности литературного явления этими «идеями-силами» и будет подлинно научным его объяснением.

Тут мы имеем дело со схемой, напоминающей историко-культурологические проекты Н.И. Кареева 14, но Сакулин привносит в них спецификацию, выдвигая и доныне актуальное понятие культурного стиля, соотнесенного с определенной культурной средой. Обладая хорошо структурированным мышлением, ученый избегал категориальных идентификаций, так характерных для литературоведов «органического» направления. Диффузно-понятийный метод восприятия дефиниций был широко распространен в науке первой трети ХХ в. Сакулин вполне уверенно разделяет социальное и стилевое, хотя и видит их необходимое единство: «Для нас важен социальный процесс в целом и его культурный стиль» 15. Продвигаясь по этому пути, он размышлял над стилем эпохи. Какие бы слабые стороны ни выявлялись в его суждениях на этот счет, все же нельзя не видеть их культурологического пафоса, заявленного с открытой принципиальностью. В наше время такой подход к проблеме стиля остается актуальным 16.

Сакулин заметно дистанцировался от «Очерков по истории западноевропейской литературы» В.М. Фриче 17 с их уплощенно-жизненными критериями по отношению к искусству. Эта книга, по словам ученого, «не улавливает специфических черт именно истории литературы» 18, тогда как у нее — «своя природа и свои формы проявления» 19.

Итак, мысль Сакулина развивалась по такой линии: от социально-культурного процесса — к процессу литературному. Если же мы хотим представить структуру литературной динамики фигурально, то в этом случае целесообразно «исходить из господствующих понятий о культуре и о степени ее высоты. Кроме того, — продолжал Сакулин, — самая структура, при таком понимании, получает желательную устойчивость: широкий фундамент пирамиды образуют массы; кверху пирамида суживается; корни самой утонченной культуры уходит вглубь» 20. Исходя из этой методологической схемы, ученый и создает картину развития русской литературы 21.

Сосредоточенность внимания исследователя на психологических и культурных контекстах эпохи как каузальных факторах литературы обогащалась включением в их число идеологий различных социальных групп — с отчетливой дифференциацией собственно сенсорных и когнитивных аспектов общественной жизни. В искусстве все эти факторы взаимодействуют и обретают эстетически преображенный облик, во многом определяющий сущность и специфику художественного содержания. Но в чем своеобразие последнего?

Ответ на этот вопрос у Сакулина многосоставен. Прежде всего следует отметить внимание литературоведа к смысловой стороне содержания, которое есть «идеология высшего порядка», причем понимается она «не в узко-логическом смысле, а в широко-философском, как поэтическая концепция жизни и мира» 22. Идейно-смысловые ингредиенты содержания находятся в сопряженности с другими его свойствами. Так, поэзия Пушкина, по наблюдениям исследователя, насыщена «благоволением», «любовью» и «истиной» 23, а в связи с творчеством другого русского поэта — Жуковского — ученый говорит о литературе как «средстве нравственного воздействия на людей» 24, что непредставимо вне национальной, народной его специфики 25.

Художественное содержание — не только идейность, не только «чувственность» и не только суггестивная энергия, но еще и творческая мысль-переживание, ибо произведение строится, как пишет Сакулин, на «художественно претворенной действительности (включая сюда и внутренний опыт художника)» 26. Само собой разумеется, что весь этот комплекс свойств — не какая-нибудь рыхлость и не как попало и слепо собранный конгломерат элементов, но сформированная и эстетизированная целостность. Говоря словами Сакулина, это — «особый творческий мир, который и служит поэтическим содержанием. Оно мыслится нами прежде всего в связи с поэтическим оформлением, и, по существу говоря, нет никакой опасности для привнесения сюда внеэстетических суждений» 27. И если содержание художественного произведения во всем своем многообразии и пульсирующей энергии явлено в определенной форме, а та, в свою очередь, заряжена всем этим богатством, то очерченное здесь единство восходит «к тому общему, что составляет духовную основу творчества — к миросозерцанию поэта» 28.

Так Сакулин обосновывал необходимость изучения творческой индивидуальности писателя, отождествляемой литературоведением либо со «стержневым» характерологическим образом, либо утерянной в отчужденно понимаемой структуре произведения.

Высокий теоретический порог, который задавался научными размышлениями Сакулина, позволил ему постулировать мысль не только о воздействии действительности на литературу, но и последней — на действительность.

Учитывать это необходимо, прослеживая функциональность литературных произведений. В данной ситуации допустимо, что «исследователь сознательно покидает сферу искусства, от произведения переходит к действительности, и тогда «содержание» произведения, лишенное его художественной сущности, становится просто «идеями» и фактами жизни, о которых можно рассуждать публицистически, научно и как угодно» 29.

В связи с этим выдвигается проблема рецепции. Современное историко-функциональное литературоведение может воспользоваться соображениями Сакулина на этот счет. Указанная область исследований нуждается, в частности, в прояснении вопроса о составляющих факторах реципиентной сферы. Следует ли изучать художественную реакцию всех читателей или тут можно ограничиться знанием реально запечатлевшихся отзывов литературной критики? У Сакулина находим объемную панораму взаимодействий написанного и прочитанного. Сюда вовлечены все писатели — большие и малые, равно как и читатели со всей их психологической и культурной пестротой, литературные критики или идеологи литературы, по выражению ученого, а также специалисты в области теоретической поэтики 30.

Кажется, что Сакулиным выдвинуты такие методологические положения, в которых предусмотрены все важнейшие величины, составляющие науку о литературе. «Мы, — подводит итог исследователь, — прослеживаем судьбу литературного произведения, начиная с его генезиса и кончая его жизнью в литературной и читательской среде разных эпох. Не жизнь саму по себе, не общество an und für sich изучаем мы, а литературу и литературную жизнь. Мы хотим только взять в органической цельности те явления, которые по природе своей связаны между собой, но изучаются нами разрозненно. Мы хотим только соединить звенья, замкнуть круг и, следовательно, дать рациональный синтез всего процесса. Соответствующие элементы никогда не остаются механически изолированными, а проникают друг в друга и образуют живой комплекс. В результате должна получиться синтетическая картина литературной жизни во всем составе образующих ее элементов и со всей закономерностью ее явлений» 31.

Тут все пронизано универсальным принципом: художественное произведение — единством содержания и формы, литературная жизнь — единством писателя и читателя, а также литературной критики и теоретической поэтики. Принцип согласованности и гармонически-эластичного взаимного приятия разных явлений — этот принцип разлит и властвует во всей структуре как социально-культурного, так и литературного процессов. С полной свободой и во весь голос здесь говорится о единстве литературных течений и направлений, которые ансамблево соединены в стиле эпохи.

Насыщенность этих построений эстетической стихией весьма велика и очевидна. И все же, по крайней мере, одна из «болевых» точек в суждениях Сакулина обнаруживается без особых усилий. Если угодно, речь идет о признаках теоретико-эстетического утопизма, возникающего на почве заданной непротиворечивости в отношениях между школами, течениями и направлениями. В реальной истории литературы их взаимодействие развивается не только в модусе «согласия», но и — противостояния. Культурные стили различных социальных групп сливаются у Сакулина в целостный стиль эпохи, а тот оказывается зависимым от «господствующих представлений» о культуре данного времени. Ученый не замечает, что это и есть один из главных тезисов «органических» доктрин Переверзева и Фриче, где историко-литературный процесс «моделируется» командующим классом общества, его психоидеологической доминантой.

Отстаивание Сакулиным известной самостоятельности литературной жизни было серьезным и важным продвижением в сторону от «органической» логики, но все же энергия последней выказывает свое присутствие в трудах теоретика. Однако тут же заметим, что этот наш вывод может быть максимально смягчен тем обстоятельством, что литературно-эстетические системы Переверзева и Фриче, с одной стороны, и Сакулина — с другой, это все же — разные теории. Следует помнить и то, что в истории культуры, как и в истории науки, есть такие явления, которые можно назвать конвергирующими моделями. Например, современный исследователь указывает, что в сочинениях Г. Флоровского мы находим разделение христианско-языческого двоеверия на Руси на две культуры — «дневную» и «ночную», но такое же противопоставление усматривается и в поэзии Ф. Тютчева, нечто похожее обнаруживается у испанского художника Гойи и русского живописца Б. Кустодиева, а также у писателя А. Белого. Есть и другие совпадения, например — их представлений об «ужасе» (в виде огромной страшной фигуры человеческого существа) 32, — однако это ничего не говорит о зависимости одного (художника, мыслителя) от другого или других. Так, вероятно, нужно поступить и в случае с оценкой Сакулина, чьи суждения о стиле эпохи в чем-то совпадают в отдельных пунктах с «органической» поэтикой, но остаются в пределах совершенно иной литературной теории.

Сакулину было совсем не по вкусу искать обоснование «стиля эпохи» в идее классовости искусства. Ведь он сильно тяготел к культурологическим, а не социологическим аргументам. Поэтому мы полагаем, что плодотворнее анализировать указанные совпадения на уровне обобщенных представлений о «стиле эпохи», а не в плоскости того или иного логического обоснования этой категории. По логике Ю.С. Степанова, такого рода конвергирующие (в данном случае — теоретические) модели вполне возможно отнести к числу ментальных изоглосс, которые строятся на сходствах и совпадениях, составляя «тонкую ткань» культуры 33 и не теряя при этом собственной оригинальности.

Типы творчества

Литературная теория Сакулина предваряется идеей двух типов творчества, возникшей задолго до 1920-х годов 34. Современной наукой она, возможно, слишком поспешно, отвергнута. Провокативным фактором тут явилась ее абстрактность и утверждение историко-литературной процессуальности в виде сменяющих друг друга стилевых формаций — реалистической и ирреальной.

Эта бинарность получила в литературоведении самое разнообразное терминологическое выражение (тип эллинский и христианский, классический и романтический и т.п.). В глубине дихотомической теории творчества просматривается гипотеза о чередовании эпох, когда, в одном случае, искусство смыкается с действительностью, стремясь быть похожим на «формы жизни», в другом же — уходит как бы внутрь самого себя, не становясь при этом эстетической неправдой, но всего лишь сохраняя бóльшую самостоятельность.

Филологи, ушедшие от соблазна пустого теоретизирования, отмечают в истории литературы периоды тяготения художников к запечатлению реальности с подчеркиванием ее телесно-вещественной, собственно пластической специфики. Такие этапы сменяются стремлением к сглаживанию указанной особенности мимесиса. У романтиков, например, понижено значение категории вещи, а развоплощению они «придают верховную ценность», снимая «акценты со всего, что есть тело» или «слишком густо наложенная краска» 35. Полагая, что логика историко-литературного развития вряд ли может быть охвачена и исчерпана принципом дихотомичности, А.В. Михайлов, тем не менее, фиксировал такие ситуации в творчестве, когда «можно было бы говорить о стиле “духовном” и стиле “материальном”» 36.

С возрастанием напряженности и полемической горячности в литературоведении ХХ в. проблема типов творчества оказывается в центре научных дискуссий, участники которых в своих пристрастиях все больше и резче поляризуются. Показательно сочинение известного филолога А.М. Евлахова, где обосновывалась мысль о тотальности ирреализма как творческой субстанции искусства. Тут же утверждалось, что за ним — историческое будущее 37.

Сакулин не принял ортодоксальности ни той, ни другой концепции. Он хотел, по своему обыкновению, гармонизировать эти теории. Литература интересует его в становлении, изменении и эволюции. К эстетическим явлениям он подходит не с умозрительными, а с историческими и ценностными критериями. Поэтому ему ясно, что литературные направления или «великие стили» более содержательны, нежели дефиниции «реализм» и «ирреализм».

Усилия ученого были сосредоточены на конкретном изучении содержания и поэтологической специфики классицизма, романтизма и реализма. И все же его историко-литературные исследования, сохраняя научную актуальность, испытывают значительное давление со стороны заранее принятой автором типологии.

Стиль и его морфология

Литературоведение 1920-х годов — плюралистично, а высокий уровень русской филологии — бесспорен. На острие научного интереса была выдвинута проблема стиля. Она решалась в свете различных методологий. Начальной ступенью сакулинского подхода к этой ответственной и обширной теме следует считать его привязанность к широкому, берущему свое начало в философско-эстетической и искусствоведческой классике, восприятию одной из важнейших категорий поэтики. Стиль нельзя сводить к «слогу», хотя роль слова в литературном творчестве Сакулиным ставилась очень высоко. Своеобразие поэтического языка, полагал ученый, «составляет лишь часть общей проблемы стиля, понятой в широком, художественном значении термина, как у искусствоведов» 38. Акцентируя мысль о художественной специфичности стиля, Сакулин стремится уйти от его верификации в духе лингвистики, социологизированного поведенчества и иных редукционистских методов, привносимых в теорию литературы.

Такой подступ к проблеме нашел понимание со стороны филологов высокой академической выучки и яркого исследовательского таланта; в частности, А.И. Белецкий писал о плодотворных методологических посылках Сакулина в его размышлениях о стилях 39.

Стили литературных направлений, о которых ведет речь Сакулин, вливаются в тот или иной тип творчества. Соотнесенность типов творчества и стилей мыслится таким образом: «Как родовые понятия, реализм и ирреализм выражаются в целом ряде видовых модификаций, в конкретных стилях. Стили неповторяемы, а типы, следовательно, повторяются» 40. В число реальных включены такие стили, как классицизм, сентиментализм, художественный реализм, натурализм, неореализм, а в разряд ирреальных отнесены стили апокрифов, легенд, духовных стихов, фантастических сказок; в новое же время — такие стили, как романтизм и символизм. «Последние два стиля, — замечает ученый, — наиболее законченно выражают собой черты ирреализма» 41.

Хотелось бы высказать несколько замечаний по поводу вышеприведенных суждений.

Сколь бы ни был уязвим список стилей, включенных Сакулиным в каждую из типологических рубрик, очевидно, что имеются в виду стили «объективные» и «субъективные», т. е. наделенные разной степенью авторской рефлексии. Такого рода отличительные признаки стилей в мировой литературе вполне обычны, брать ли стили в объеме художественных направлений или на уровне творческой индивидуальности писателя. Другой вопрос, всегда ли эти признаки прямо связаны с тяготением артистической личности к реализму или ирреализму, а не присущи искусству вообще и могут проявляться в самом свободном отношении к указанным типам творчества.

Генезис и длительная история дихотомической типологии стилей побуждают исследователей к более пристальному ее изучению, а также и периодов эволюции художественного творчества — в тесном их взаимодействии с методологическими ресурсами человеческой культуры.

Внимание Сакулина к макроисторическим доминантам литературного творчества поддерживалось наличием в культурологии двух основных схем индоевропейской цивилизации. По словам Г.Д. Гачева, эти схемы вбирают в себя «прямую линию прогресса и эволюции», а также «вращательное движение циклов (индуизм, Гераклит, Ницше: все повторяется…)» 42. Теория стиля, сформулированная Сакулиным, была попыткой «вживления» основной поэтологической категории в систему историко-культурного функционирования искусства. Эта задача — одна из долговременных и перешедших в ряд актуальных проблем литературоведения.

Стремление понять стиль в его максимально широком значении сочетается у Сакулина с целеустремленным желанием разобраться в составе этого феномена. Продвижение к цели ученый начинает с рассмотрения теоретико-эстетических аспектов проблемы. «Стиль, — по его словам, — есть совокупность тех особенностей, какими одна форма отличается от другой, ей аналогичной» 43. При этом настоятельно указывается на телеологичность формы и «соорганизованное соединение образующих ее элементов» 44. Всякий механицизм в трактовке стиля как целостности Сакулиным отметается с порога.

В эпоху теоретического забвения личности художника Сакулин видит в писателе «творческую монаду» 45, поэтому стиль, по его логике, имеет источником самую интимную сферу переживаний писателя и его мироощущения. Ученый хочет быть верно понятым и предлагает ряд синонимов, адекватных последнему термину, рядом с которым он ставит «мировосприятие», «мировоззрение». Этот жест не напрасен. Гносеологическая и когнитивная специфика искусства находилась на периферии исследовательского внимания, а часто и вообще игнорировалась. Сакулин же неустанно подчеркивал содержательность стиля, трактуя его как «формальное выражение определенного мировоззрения» 46.

То, что содержание многосоставно и не может быть подвергнуто каким-либо (идеологическим, психологическим и т.п.) унификациям, — ученый подчеркивал неоднократно. Но есть какая-то заколдованность этого понятия, виновником чего было время — начало века с его жаждой не только плюрализма, но и жестких схем, равно как и «окончательной» ясности суждений. Сакулин именно «на этом самом месте» и спотыкается. В его гармонизированные и строгие теоретические конструкции, как бы ни с того ни с сего врываются некие «шумы», вредящие общей направленности системы: то он отнесет один из стилей к числу «дворянских», то, хотя и вскользь, заметит, что романтизм имеет в своей основе идеалистическую философию и проч. Такого рода методологические сбои мы рассматриваем вне пафосной сферы сакулинской мысли и расцениваем их как языковую примету научно-гуманитарного контекста 1920-х годов.

Обратимся к идеям литературоведа, касающимся состава стиля. Он полагает, что «морфологические признаки стиля нужно искать: а) в его тематике, б) в его эйдологии, в) в композиции преобладающих жанров, г) в семантике и композиции поэтической речи» 47.

Смысловая наполненность этой объемной морфологической характеристики укрепляется рекомендацией ученого начинать анализ с тематики, ибо она связана с мировоззрением писателя. По логике Сакулина, «в стиле выражается мироощущение, мировосприятие и мировоззрение литературной школы, а от этого зависит характерная для нее тематика» 48. В общей форме этот тезис приемлем, но остается впечатление, что он мог быть смягчен: ученый проводит слишком прямую зависимость тематики от мировоззрения. Опора на принцип соответствия преследует задачу выявления изоморфности частей, а также уровней стиля. И все-таки Сакулину не мешало бы оговорить, что здесь имеются в виду эстетические отношения, а не социологическая аргументация фатальной связности структурных элементов, как это утверждалось в новой «органической» поэтике.

С такой же осмотрительностью нужно подходить и ко второму постулату Сакулина. Мы не делали бы такого предостережения, если бы не литературоведческий контекст, в котором функционировала мысль филолога. Речь идет, в частности, опять-таки об «органической» поэтике с ее идеей классовой идентификации образной системы стилей. Сакулин находится в опасной близости к этой поэтике, но всякий раз угроза с ее стороны минует ученого, ищущего спасения в культурологических апелляциях. И тут, как правило, он достигает высоких результатов. Поэтому, сколь бы ни были «шероховатыми» его суждения, например о русской литературе XVIII в., он победно справлялся со своими исследовательскими задачами, будучи убежден в том, что даже и в ХХ в. «классицизм сохраняет свое обаяние» 49. Важно, что теоретик пишет об образах, которые, по его словам, «можно считать специфическими для данного стиля» 50. Обращаем внимание читателя на это высказывание Сакулина по двум причинам. Во-первых, для теории стиля существенно утверждение ученым специфичности образного ряда, присущего всякому новому направлению в литературе и искусстве — вплоть до начала ХХ в. Во-вторых, настойчивое стремление всякий раз подчеркнуть эйдологическое своеобразие художественных стилей указывает на то, что мышление Сакулина находится в границах традиционной парадигмы научно-теоретического творчества. Это мышление как бы защищает себя философско-эстетической классикой от наступления авангарда, с его утерей «твердых форм» и, как писал Н.А. Бердяев, «распылением» образной ткани искусства, которая оказалась «разодранной навеки» 51.

Сакулин полагал, что стиль реализует себя в жанровых структурах, свойственных его историческому бытию 52. Как известно, теория литературного развития в одних случаях строится на идее жанровых смещений (А.Н. Веселовский) или борьбе жанровых структур (М.М. Бахтин), в других — мыслится в форме движения и взаимодействия стилей. Сакулин отдавал предпочтение концепции, принятой в искусствоведении: стиль для него — категория интегральная, обладающая большой преобразующей энергией. В его системе «жанр обязательно приобретает свои особые черты, стоящие, конечно, в связи с другими признаками стиля (с тематикой, эйдологией)» 53.

Морфологи («формалисты») в своем стремлении к универсальной типологии художественного творчества утверждали, по сути дела, всеобщность литературных приемов и, следовательно, функциональное однообразие каждого из них 54. Сакулин же превосходно осознавал различную содержательную наполненность идентичных приемов в структуре различных стилей. «Один и тот же композиционный принцип, участвующий в построении жанра, — утверждал он, — получает неодинаковое значение в разных, хотя бы и родственных стилях» 55.

Филолог не устает повторять мысль о стиле как целостном единстве составляющих его элементов. Это — телеологически сплоченная содержательная конструкция. В исторической динамике стилей Сакулин подчеркивает их взаимодействие и, если так можно выразиться, диффузность. Для приобретения художественным построением эстетических качеств стиля ему необходимо обладать ярко выраженной системой креативных признаков. «Конкретно-данные стили, — пишет по этому поводу теоретик, — замкнуты в самих себе и неповторимы. Формальные же ингредиенты, «принципы» построения стилей — подвижны: могут переходить из одного в другой. Но чтобы возник стиль как таковой, повторяемость элементов должна соединиться с новотворчеством стилевого синтеза» 56.

Кто бы ни писал о Сакулине, все проходили мимо одной, весьма знаменательной, особенности его литературной теории. Мы говорим о понимании ученым феномена слова, залегающего в самóм основании художественного творчества и служащего его завершением. «Органическая» поэтика, как старая, так и новая, усматривала сущность поэзии не в слове, а в том, чтó стоит за ним, т. е. — в теле и вещи. В.Ф. Переверзев полагал, что их-то и обязан изучать литературовед, не поддаваясь искушениям — «риторикой и пиитикой» 57. Совершенно очевидно, что «органическое» мышление только и может культивировать такое восприятие литературы, которое относится к разряду дориторических реакций в области филологии. Тут речь идет не о словесно-смысловом, но о чисто пластическом, денотативном мыслительном процессе.

Иначе обстоит дело у Сакулина, трактующего слово не как пассивный материал, из которого складывается текст, и, конечно же, не как семантически опустошенную энергему. Слово понято ученым в качестве логоса, наделенного свойством самопонимания, т. е. осмысления самого себя, своего места в эстетическом высказывании и в системе связанных с этим высказыванием стилистических функций. Теперь оно приобрело умение видеть и оценивать себя со стороны, из некоего надтекстового пространства, корректировать свое нарративное поведение и даже ориентировать исследователя, «на какие основные элементы художественного стиля нужно обращать внимание при его анализе» 58. Вслед за А.Ф. Лосевым данный тип слова мы называем рефлекторным.

Опора на логосность эстетического высказывания, подчеркивание мыслительной активности слова и его предрасположенности к режиссуре собственной роли в замысле и стиле произведения — все это вело Сакулина к размышлениям о созидательных возможностях языка художественной литературы в тесной его зависимости от поэтологической специфики творчества.

В теоретическом исследовании «Основы классической поэтики» филолог подвергает специальному анализу «Риторики» М. Ломоносова и А. Мерзлякова. Он стремится обнаружить, за счет каких средств выразительности в искусстве достигается синтез содержания и формы. Обращение Сакулина к трактатам своих предшественников обосновано именно тем, что «риторика учит приемам оптимизации развертывания художественного содержания, давая весьма конкретные рекомендации семантического характера» 59.

Исследователь вступает в область семасиологии стиля, где он продумывает такие вопросы, как семантическое уплотнение содержания, его «сгущение» и «расширение». Предметом изучения у Сакулина становятся уровни текста с разным ритмом процессуальности, с «замедлением» или «убыстрением» его движения 60. Столь изощренную рефлексию над текстом не всегда можно встретить и у современных литературоведов. Но, скажем так, Сакулину и этого мало. Хорошо дифференцированное восприятие стилевой структуры позволяет ученому видеть ее принципы, в которых, как он говорил, мы усматриваем методологические энергии литературной эйдологии 61.

Масштабность представлений о стиле и понимание его семантического, словесно-комбинаторного, а также общекомпозиционного своеобразия служили гарантией адекватности суждений Сакулина о школах, течениях и направлениях как интегральных формах литературного развития. Умея вскрывать эстетические доминанты исторически известных стилей, исследователь часто повторял излюбленную мысль о несводимости художественных явлений к их «типическим» характеристикам. Так, например, он указывал, что «психология сентиментального стиля, его тематика, эйдология и стилистика, его поэтика, наконец, — все это говорит о чем-то большем, чем только чувствительность» 62. Подобным же образом Сакулин смотрит и на романтизм, отмечая, что «это — целое миропонимание, сложное и тонкое» 63.

Тот историк литературоведения, который хочет связать стиль с понятием системы, будет прав, если скажет, что в описываемое нами время подобная интенция приветствовалась всяким филологом, независимо от его методологической ориентации. Системность художественных объектов — исходная посылка «органических», морфологических и иных теоретико-эстетических штудий. Но в связи с этим важно отметить, что вопросы составности, содержательной насыщенности и внутриструктурной функциональности входящих в стиль элементов — с точки зрения их иерархичности — с наибольшей конкретностью и теоретической ясностью были разработаны именно Сакулиным. В его учении нет ни грана того синкретизма понятий, который свойствен, например, «органической» поэтике Переверзева 64. В то же время Сакулин справедливо возражал «против технологически-формального сужения предмета» теоретической и исторической поэтики 65. Он настаивал на синтетической целостности изучаемого феномена, отдавая себе отчет в том, что всякое знание основывается на аналитическом освоении структурно-морфологического устройства тех или иных объектов, но их онтология не представима без нераздельного единства входящих в них ингредиентов.

Обобщенными категориями такого единства в искусстве являются содержание и форма. Философия стиля строится Сакулиным на этом тезисе классической эстетики. «Поэтическое содержание, — полагал он, — неотделимо от поэтической формы, когда мы составляем себе цельное понятие о каком-нибудь литературном стиле» 66.

Внимание ученого к риторическим основам творчества, о чем мы писали выше, требует пояснений. Конечно же, речь идет не о какой-то симпатии Сакулина к догмам нормативной поэтики, но лишь о том, что несет в себе она из сферы общей специфики творчества. Риторичность стилей искусства разнообразна, можно сказать, безгранична. Она не уничтожает свободы художника в охвате жизненного материала, напротив, активно способствует этой свободе. Автор «Основ классической поэтики», с его историчностью во взглядах на стиль и стили, предвосхитил то, что хорошо выражено А.В. Михайловым: «Поскольку риторика в … обобщенном понимании не есть правило или сумма правил (а есть определенное мышление слова, как и всего находящегося от этого в зависимости и взаимозависимости), то правила риторики даже можно нарушать, а можно их не знать вовсе, но нельзя не создавать риторически предопределенные тексты» 67.

Само себя мыслящее слово — вот что было для Сакулина главным в литературном творчестве. Он понимал, что изменение словесно-методологических парадигм мышления влечет за собой новые формы конструктивного устроения искусства. В этом свете категория стиля обретала новый смысл, базировавшийся на рефлекторном слове и достижениях филологии первой трети ХХ в. Все последующие концепции стиля, сколь бы они ни были отличны от теории Сакулина, несут на себе следы своего происхождения из этого питательного источника.

А.Ф. Лосев о теории литературных стилей П.Н. Сакулина

В будущей истории русского литературоведения, вероятно, найдется место для анализа бездоказательного критицизма, интеллектуальной и нравственной агрессивности, свойственной некоторым литераторам — современникам Сакулина. К счастью, среди филологов, живших в одно время с ученым, были и коллеги, по-иному воспринимавшие результаты творческих исканий Павла Никитича.

Одной из таких личностей является А.Ф. Лосев, который счел необходимым дать оценку теории литературных стилей, изложенной Сакулиным в 1928 г. 68 Этот отзыв Лосева многогранен и включает в себя не только положительную оценку теоретических построений Сакулина, но также их критику, в основном, в аспекте терминологического языка, принятого в литературоведении той поры. Речь идет о таких терминах, как «классовость», «психоидеология» и даже «мировоззрение», поскольку применительно к стилю они слишком логизированы и могут употребляться не только в связи с искусством, но и где угодно. Лосев полагал, что подобная терминология не несет в себе структурной функции, а имеет лишь философско-понятийный характер (с. 161). Выше мы указывали на не всегда корректное отождествление Сакулиным философии и собственно художественных идей в системе романтического стиля. Нами отмечены и другие, не совсем удачные, формулы в дискурсе филолога.

Лосев сосредоточил внимание на главенствующих пунктах концепции ученого. Он одобрительно отозвался о его стремлении рассматривать стиль в единстве содержания и формы — при хорошо осознаваемом условии, что сквозь стиль «светится душа человека» (с. 160). Сочувственно цитирует Лосев и высказывание Сакулина о том, что «стиль нельзя отождествлять ни с формой в целом, ни с отдельными ее компонентами» (там же), ибо тут необходимо думать не о дистинктивной трактовке понятия, но о его сплоченности, достигаемой «телеологией, которая требует внутренней целесообразности и организованной взаимозависимости частей» (там же). И в нашем исследовании внимание привлекается именно к этим соображениям Сакулина.

Говоря о морфологии стиля, Лосев подчеркивал, что Сакулин был озабочен стремлением «схватить» центральную черту стиля. Так, по его логике, «готика, например, всей своей структурой выражает устремленность ввысь, к небу». Или, продолжает цитировать Лосев, «как много говорит нам, например, подзаголовок книги А. Веселовского о В.А. Жуковском “Поэзия чувства и сердечного воображения”» (с. 162).

Весьма важным ученый считал убеждение Сакулина в том, что «теория стиля… выводится индуктивно, из изучения конкретных стилей, как исторических данностей» (с. 160). И такое осознание стиля он уже находит в известном упоминании о Бояне в «Слове о полку Игореве» (там же).

Лосев обратил внимание и на отношение Сакулина к нормативной поэтике, принципы которой в «Теории литературных стилей» он отвергал. Нет стиля-нормы, потому в истории литературы мы видим бесконечную смену стилей. При этом, как сказано у Сакулина, «каждый стиль имеет свою социальную и художественную значимость» (с. 161).

Известно, что Лосев придавал огромное значение терминологическому языку науки 69. В истории культуры часто бывает так, что мыслителю, в целях достижения единства знания, приходится анализировать явления понятийных совпадений — при очевидной разнице в формах их языковой выраженности. Так и в случае с Сакулиным, который, не употребляя современного термина «модель» (положенного в основу лосевской теории стиля), во всех своих определениях «несомненно руководствуется именно этим понятием» (там же). Высоко ценя это, Лосев напоминал, что «в те времена, когда Сакулин писал свою работу о стилях, понятие модели или вовсе отсутствовало, или заменялось такими терминами, которые еще не предполагали структурного моделирования произведения» (с. 162).

Очевидно, что в приближении автора «Теории литературных стилей» к понятию модели главную роль сыграли его соображения о содержании как особом художественном мире, а также о риторичности литературного творчества.

Завершая характеристику книги, А.Ф. Лосев подчеркивал: «Сакулину свойственна широта подхода к понятию стиля, разнообразие возможных точек зрения на него, попытки наиболее точного определения самого понятия о стиле, а также попытки классификации стилей» (с. 163).

Итоги

Литературная теория Сакулина (1) отличается содержательной объемностью за счет широкого и углубленного охвата жизненных, психологических, эстетических и собственно филологических сторон изучаемого предмета. Эта концепция опирается на представления о художественном творчестве, которые характерны для (2) искусствоведческой и научно-литературной традиции с их ориентацией на европейскую философско-эстетическую классику и с упором (3) на эйдологическую специфику произведений искусства. Стремясь к прояснению (4) каузальности эстетических явлений, Сакулин не замыкает их на факторы экономики или «психоидеологии», как это было в литературоведении его времени (5). Художественное творчество вбирает в себя самый дух исторического бытия и консолидируется (6) в формы культурных стилей, а те, в свою очередь, образуют (7) стиль эпохи. Какими бы ни были неудачи теоретической мысли Сакулина на этом пути, ясно, что (8) культурологическая ориентация позволила ему преодолеть узость как социологического, так и «формального» анализа литературы (9). Понятие о «литературной жизни», включенное в эстетическую концепцию, аргументировало (10) рассмотрение историко-литературного процесса с позиий его внутренней обусловленности. Так ученый продвигался (11) к пониманию логики имманентного развития классицизма, сентиментализма и реалистического искусства, хотя (12) дихотомическая типология привносила в его искания моменты драматизма и даже неразрешимых противоречий.

Труды Сакулина создавались до октябрьского переворота, а затем в еще не исчезнувшей атмосфере методологического плюрализма 1920-х годов. Проблема стиля в литературной теории была тогда ключевой и служила предметом едва ли не самых острых дискуссий. Теория стиля завершает литературную концепцию филолога, являясь итоговым результатом его профессиональной деятельности.

Изучение основной поэтологической категории филолог начинает (13) с феноменологического, т. е. содержательного и структурно-функционального описания стиля, в котором (14) наряду с морфологической составностью, учитываются и (15) разнообразные темпы его композиционного развертывания. Трактуя стиль в качестве (16) телеологически организованной формы, Сакулин уделяет специальное внимание изучению (17) семасиологии творческих произведений, что увязывается им с так называемым (18) рефлекторным словом, обладающим (19) энергией осмысления — самого себя и собственной роли в тексте. В исследуемой нами теории стиля слово — не семантически слепая энергема и не внутренне пассивное средство для создания эстетического эффекта, но (20) логосно просветленное и поэтологически манифестированное содержание стиля. В рефлекторном слове дает о себе знать его (21) способность к режиссуре своего поведения в художественном дискурсе. В совокупности (22) с риторичностью всякого эстетического высказывания названный тип слова служит основой для размышлений Сакулина (23) о стиле как содержательном и структурном единстве. Современное литературоведение может воспользоваться этими научными достижениями, экстраполируя их (24) как в план имманентно-теоретического, так и (25) историко-литературного анализа стилей.