шизофрения
Параноидная шизофрения
Лекция 4
Больной М., 33 лет
Сестра психически больна, неоднократно стационировалась в психиатрические больницы, в настоящее время находится в Московской загородной психиатрической больнице.
Мать умерла от инфаркта в 40 лет, по характеру добрая, заботливая.
Отец раздражительный, требовательный, злоупотреблял алкоголем, мало заботился о детях.
[Остальные] две сестры — раздражительные, вспыльчивые.
Больной родился четвёртым по счёту ребёнком, развивался правильно. Рос тихим, застенчивым, послушным, малообщительным. Учиться в школе начал с семи лет, получал хорошие отметки, успевал по всем дисциплинам. Окончил семь классов. Всегда оставался малообщительным, замкнутым, у него было два близких товарища, дружил с ними, но не был откровенен.
В 15 лет переехал из деревни в Москву, где поступил в вечерний автомеханический техникум, сочетал работу с учёбой, оставался замкнутым, малообщительным. В компании товарищей был стеснительным, легко смущался. С девушками не встречался, сторонился их. Редко ездил в деревню к сестрам. По окончании техникума работал: вначале слесарем, позже по специальности — чертёжником-конструктором. После переезда сестёр в Москву жил вместе с ними и с психически больной сестрой, которую жалел, навещал в больницах, часто спрашивал сестёр, не сойдёт ли он с ума.
В 27—28 лет, со слов сестёр, изменился по характеру: появились раздражительность, вспыльчивость; временами мучили головные боли; плохо спал ночами, снились кошмарные сны. Стал изредка выпивать, при этом быстро пьянел. Иногда бывал в компаниях, посещал театры, кино, встречался с девушкой, но жениться боялся, считал своим уделом одинокую жизнь.
На работе в первые годы считал, что сотрудники чрезмерно внимательны к нему, как к новичку, старались помочь ему. С 32 лет появились боли в желудке, неприятные ощущения в области сердца. Обращался к врачам, находили гастрит, после чего тщательно следил за диетой. Мучили головные боли, плохо спал ночами. Появилась утомляемость, легко уставал на работе, трудно было сосредоточиться, делал ошибки в чертежах. Дома в это время находилась больная сестра, которая однажды укусила его, в другой раз проткнула ему щёку карандашом.
Через год начал замечать, что на работе к нему стали хуже относиться, казалось, что обсуждают его нелюдимость, замкнутость, одинокую жизнь, хотят найти ему девушку. Появилось ощущение какой-то изменённое™, неуверенности, много думал, что, вероятно, неправ, живя «отшельником». Замечал, что сослуживцы хотят от него избавиться, всё подстраивают, делают назло, следят за ним. Позже заметил слежку со стороны соседей. Появилась тревога, перестал спать ночами, казалось, что всюду за ним следят с целью проверки, куда бы он ни шёл. Когда приходил на работу, то сотрудники тут же умолкали, догадывался, что обсуждали его поведение, плохую работу. Идя по улице, видел, что милиционеры также за ним следят. Вскоре обнаружил, что всё, о чём он говорил с девушкой, известно окружающим сослуживцам, так как они говорили теми же словами, что и он с девушкой. Тут же оставил девушку. Жаловался сестрам, что на работе о нём сплетничают, хотят изжить его. Чувствовал, что происходит что-то непонятное, не мог взять в толк, почему соседи и сослуживцы в заговоре против него. Ночами вскакивал, считая, что они стоят возле его дома. Через год стал слышать, как сослуживцы говорят о нём плохое, слышал фразы на улице о себе либо, придя домой, слышал, как соседи называли его не «мужчина», а — «мальчик». В прохожих видел переодетых милиционеров, выделенных для слежки за ним, которые знаками давали ему понять, что будут проверять его. Замечал, что соседи подсыпают в пищу какую-то отраву с целью усыпить его и выведать его мысли, на работе же подсмеивались над ним, обсуждали его поступки. Позже внезапно появилось ощущение, что его мысли известны окружающим. Идя по улице, ощущал, что и прохожие свободно читают его мысли и повторяют их. Из-за этого перестал выходить на улицу. Много курил, отказывался есть. Не мог понять, что с ним происходит.
В дальнейшем появилась сильная тревога, боялся что-либо произнести вслух, так как знал, что и без того его мысли известны всем. Внезапно вечером услышал в голове голоса милиционеров.
Понял, что они при помощи аппаратов, установленных на чердаке, говорят ему о проверке, обсуждают его действия. На работе также при помощи переносных аппаратов ему говорили, стал подчиняться этим голосам. Неоднократно хотел идти в милицию, чтобы заявить о преследователях. Вскоре появилось ощущение, что при помощи аппаратов ему меняют настроение, вызывают тошноту, заставляют говорить, причиняют ему боли в различных частях тела. На работе и дома постоянно ощущал на себе действие этих аппаратов.
Перед поступлением в больницу был возбуждён, на работу не пошёл, громко отвечал голосам, угрожал им расправой, требовал вызвать милицию, прекратить над ним «издеваться». Был вызван врач, и больной стационирован.
Психический статус. При поступлении напряжён, злобен, постоянно разговаривает, отвечает кому-то в сторону, контакту малодоступен. В последующие дни беседует с врачом, жалуется, что его преследует целая шайка. Сообщает, что при помощи аппаратов «они» проводят над ним эксперименты с целью проверки его убеждений. Говорит, что его мысли читают, они известны всем окружающим, в голове параллельно с его мыслями существуют чужие мысли. Рассказывает, что слышит внутри головы голоса, говорящие ему шёпотом, слышит и «на уши» голоса, комментирующие его поступки, приказывающие ему встать, сесть, не есть и т. д. Дополняет, что в голове звучат его собственные мысли. Сообщает также, что при помощи аппаратов ему вызывают «боли перекручивания», головные боли, тошноту, рвоту, меняют настроение, аппетит. Во время беседы делает гримасу боли, объясняя при этом, что только что было действие аппарата — «перекручивание».
В отделении необщителен, держится в стороне от больных, пассивно подчиняется режиму, уединяется. Временами становится злобным, раздражительным, галлюцинирует. Малодоступен, даёт уклончивые ответы. Критики нет.
Соматически и неврологически — без патологических отклонений.
(Входит больной.)
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Скажите, что Вас привело в больницу?
— В больницу меня привело то, что у меня болело сердце, покалывало, живот болел, была головная боль... На меня направляют аппараты.
— Это на самом деле или только кажется?
— Это на самом деле, я убедился в этом.
— Как на Вас действуют?
— Действуют на меня... Такой шёпот... Голоса: женские и мужские. Видение было.
— Какое?
— Видение? Например, небольшое происшествие, вроде как на улице.
— Какое?
— Автобус показали, как в телевизоре.
— Как это показали?
— Вроде видения. На улице будто бы автобус стоял, девушка будто хотела перебежать впереди автобуса, мужчина задержал её.
— Это было на самом деле или Вам показалось?
— Это мне показали.
— С какой целью?
— Не знаю, может быть, есть такие передачи, которыми пользуются.
— Почему именно Вам, с какой целью Вам такие передачи показали?
— Почему мне показали? Так попало...
— А как уловили?
— С закрытыми глазами я видел. Причём я находился в комнате, никакого автобуса, никаких людей... Не было ни одного.
— Почему-то Вы решили, что Вам показали?
— Да-
— Кто мог показать?
— Кто — я не знаю.
— На кого подумали?
— Я подумал, что это... Впоследствии, когда я попал в больницу, я думал, что это из этой больницы показали.
— Как узнают Ваши мысли?
— Мои мысли узнают так, что направляют на меня приёмник с передатчиком, на мою голову, и снимают с моей головы. То есть читали мои мысли и передавали другим.
— Для чего?
— Это проверяли меня.
— Кто проверял?
— Это люди, которые... Я думал только так, что это люди, которые были из этой больницы.
— Это Вы решили сейчас. А раньше как думали?
— Говорили, что это милиция.
— Ваши собственные мысли звучали в голове?
— Мои собственные мысли? Были... Было так даже — мне направляли одну мысль, а другую мысль я сам думал... Вторую мысль, две параллельные мысли шли одновременно, две мысли... Я старался избавиться от этой внешней мысли, неправильной мысли... Старался избавиться.
— Как старались?
— Повторял свою мысль вслух, чтобы избавиться от этой неправильной мысли, но ничего не получалось.
— Какое егиё есть воздействие?
— Есть передёргивания, подёргивания то в одном, то в другом месте. Вызывается в этом месте боль.
— Кто это делает?
— Кто-то здесь, я думаю...
— На кого Вы думаете?
— На всех думаю: или те, или другие, или третьи, а кто точно — не знаю.
— С какой целью вызывают у Вас боль, передёргивают Вас?
— Может быть, меня одёргивают... В последнее время такая мысль: я думаю не так, как нужно, меня одёргивают, чтобы я не думал.
— При помощи каких аппаратов Вас передёргивают? Как сами представляете?
— Я думал, что просто ТВЧ.
— Что такое ТВЧ?
— Высокая частота.
— Другие ощугиают эту высокую частоту?
— Нет, не ощущают.
— Почему только Вы ощугиаете?
— Я не знаю.
— Не задумывались над этим?
— Я задумывался... Как только подумал, так это сразу получается.
— Расскажите.
— Излучение направляется на нервную систему, нервная система срабатывает, и человек заведомо получает как бы внешнюю диктовку, и под эту диктовку человек делает какие-то движения. Направлена мысль на нервную систему человека, и человек делает эти движения.
— Есть ли другого рода воздействия? Вас заставляли говорить, произносить слова?
— Направляют, когда мысли другие, заставляют об этом открыто говорить. Стараюсь сопротивляться.
— Почему сопротивляться?
— Потому что не хочется мысли такие...
— Значит они вкладывают даже циничные мысли?
— Да, циничные.
— С какой целью?
— Я не знаю.
— Боль не вызывают у Вас?
— Направляют на голову. Я думаю, что это сам передатчик или просто аппарат направляют на это место и голова прижигается.
— В какое место направляют?
— В затылок или впереди, или по бокам. Ощущаешь боль, постепенно увеличивается, увеличивается боль, стараешься даже рукой загородить это место, но ничего не получается.
— Узнавание мыслей каким образом получается?
— Узнавание мыслей продолжается.
— Как же они узнали Ваши мысли?
— Я думаю о чём-либо, и человек повторяет мою мысль.
— Какой человек?
— Посторонний.
— Как же он узнаёт?
— А ему направляют. Сначала на меня направляют, снимают с моей головы мысли, а потом уже ему направляют. Могут направить даже на мою голову, я могу повторить чужие мысли.
— Значит, Ваши мысли другим передают, а чужие Вам?
— Да. Мои мысли направляются какому-нибудь больному, другому, он будет мои мысли повторять и так продолжается.
— А его мысли попадают к Вам?
— Его — нет. Он повторяет мои мысли.
— И Вы сейчас, в данный момент, себя свободным чувствуете или находитесь под влиянием ТВЧ?
— Это трудно определить, когда находишься под воздействием. Когда это направление сильным бывает, как бы под напряжением сидишь, тогда чувствуешь, а когда слабое, не чувствуешь абсолютно: направляют на тебя или нет, ничего не чувствуешь.
— Вас они видят?
— Они, наверное, видят меня, как люди говорили, видят с помощью этих аппаратов, они могут видеть человека, значит, они меня тоже видят.
— Это не связывает Вас? Не стесняетесь?
— Я привык уже к этому, меня нисколько не стесняет.
— Скажите, как протекает болезнь у Вашей сестры?
— У сестры — по-другому.
— А как?
— Она просто психически больная.
— Спасибо, до свидания (Больной уходит.)
Состояние больного определяется как галлюцинаторно-параноидное с явлениями психического автоматизма и идеями воздействия. Особенность состояния больного заключается в преобладании галлюцинаторных расстройств над систематизированным бредом.
Параноидное состояние может наблюдаться в двух вариантах. В одних случаях преобладает систематизированный бред над явлениями чувственными, под которыми подразумеваются различные псевдогаллюцинаторные расстройства. В других случаях преобладают псевдогаллюцинаторные расстройства над систематизированным бредом. У разбираемого больного также обнаруживаются бредовые идеи воздействия, но они очень скудны и изменчивы. Одно время он утверждал, что на него воздействуют сослуживцы, соседи, затем — милиция, сейчас он говорит о воздействии врачей. Кроме убеждённости, что на него кто-то воздействует, дальше бредовая система не развивается. Вместе с тем у больного обнаруживается сочетание различного рода псевдогаллюцинаций: «эхо мыслей», сделанные мысли, отнятие мыслей, речедвигательные галлюцинации, эпизоды зрительных псевдогаллюцинаций, моторные и разнообразные чувственные псевдогаллюцинации. Такое течение шизофрении является менее благоприятным, более злокачественным, по сравнению с вариантом шизофрении, протекающей с преобладанием систематизированного бреда.
Психоз возник у больного после 28 лет. Выраженных явлений редукции энергетического потенциала, которые обнаруживаются у предыдущих больных, у него не было. Заболевание началось с изменения характера. Он сделался более замкнутым, аутичным. У него возникли бредовые идеи, близкие к сенситивному бреду отношения. В дальнейшем появляются сенестопатии, которые существуют и сейчас. Последующее расширение объёма поражения обнаруживалось первоначально в истинных галлюцинациях, быстро ставших псевдогаллюцинациями, и бреде физического воздействия. Возникновение псевдогаллюцинаций и бреда физического воздействия, как это обычно бывает, сопровождалось состоянием тревожного возбуждения.
По сравнению с предыдущими больными развитие шизофрении (всех свойственных ей периодов) в данном случае было пролонгированным. У больного наблюдался довольно отчётливый паранойяльный период развития шизофрении с присоединением в дальнейшем сенестопатий и ипохондрических идей. В последующем он видоизменился параноидным состоянием с преобладанием псевдогаллюцинаций. Такого рода пролонгированное течение шизофрении, в котором отчётливо обнаруживается последовательность развития, в своё время описанное французским психиатром В. Манъяном, наблюдается в более позднем возрасте, при наличии уже вполне зрелой деятельности головного мозга.
Больная В., 51 год
Наследственность не отягощена. Больная родилась в срок, развивалась без отклонений. Перенесла много детских инфекций. Позже ничем не болела.
По характеру была общительной, весёлой, любила играть со сверстниками. В школе училась с семи лет. Отличалась хорошими способностями: быстро, легко всё усваивала, занималась мало, «надеялась на память», наибольшие успехи отмечались в литературе и истории. Закончила семь классов, после чего поступила в индустриальный техникум. По окончании техникума работала на тракторном заводе. По характеру оставалась весёлой, общительной, энергичной. Замуж вышла 24 лет. В 26 лет после развода с мужем переехала в Москву.
В 29 лет изменилась по характеру: появились раздражительность, не свойственная раньше замкнутость; поддерживала отношения лишь с 2—3 знакомыми. Поступила в машиностроительный институт, проучилась два года, образование не закончила, однако считала себя инженером по холодной обработке металла, а позже представлялась инженером-экономистом.
В возрасте 31 года начала замечать, что на работе сотрудники стали хуже к ней относиться, что они пытаются причинить ей зло, что-то подстроить. Ссорилась с сотрудниками, делала ошибки в работе, на замечания начальника отвечала грубостью. Дома замечала, что и соседи настроены к ней враждебно, всё делают назло, также замышляют что-то против неё. Догадывалась, что они хотели спровоцировать её, оклеветать. Поняла, что это «предательство» и что сотрудники вместе с соседями избрали её жертвой.
В 35 лет стала замечать, что на улице за ней следят, «ходят по пятам» и что это — шайка сотрудников и соседей. Будила по ночам родных, в страхе показывала им тень от оконного переплёта в форме креста, говорила, что всем им «будет крест». Стала слышать стуки в дверь, в стену. Расценивала это как угрозу соседей, ссорилась с ними, становилась всё более агрессивной.
Переменила несколько квартир. С работой справлялась плохо, возникали бурные объяснения с обвинениями сотрудников в заговоре против неё. В 39 лет после ссоры с соседями находилась на судебно-психиатрической экспертизе. Была убеждена, что против неё было «состряпано провокационное дельце». Расценивала это как вредительство соседей и сотрудников, себя считала жертвой. Не спала ночами, испытывала страх, боялась, что её убьют. После экспертизы была стационирована на принудительное лечение в психиатрическую больницу, где находилась четыре года. В больнице стала ощущать на себе действие гамма-лучей, которые направляли на неё врачи больницы по указанию соседей и сотрудников по работе. В дальнейшем говорила, что врачи воздействовали на неё гамма-лучами с исследовательской целью, потому что ревновали её к главному врачу, который оказывал ей много знаков внимания, «выделял среди всех». В больнице начала писать стихи, адресованные знакомым и композитору Мурадели. По выписке из больницы продолжала сочинять стихи, писала письма композитору Мурадели и пианисту Ван Клиберну с просьбой положить их на музыку.
В возрасте 45 лет в связи с постоянными ссорами с соседями, которых обвиняла в воздействии на неё гамма-лучами, повторно стационирована в психиатрическую больницу. Проводилось лечение аминазином; ощущение воздействия уменьшилось. По выписке жила дома с дочерью, помогала в уходе за её детьми. Продолжала писать стихи, либретто для опер, предлагала свои произведения театру. Замечала, что всех, к кому она обращалась, снимали с работы, что у неё исчезали рецензии на её работы. Связывала это с преследованиями, считала, что всё это делалось для того, чтобы не дать ей возможность занять место в жизни.
Стала заявлять, что муж её находится за границей, где занимается проблемами внушения на расстоянии и ведёт за ней непрерывное «дистантное» наблюдение с тем, чтобы не платить ей алименты. Ходила с такими жалобами в приёмные президента Академии наук, министра здравоохранения, требовала прекратить различные эксперименты над ней. По ночам кричала, нецензурно бранилась, говорила дочери о том, что её «пытают, насилуют, делают резекцию желудка на расстоянии».
В возрасте 50 лет в третий раз стационирована. Была возмущена госпитализацией, считала, что поступает в больницу из-за происков её врагов, целой группы садистов, которые с помощью её мужа ведут непрерывное «дистантное» наблюдение. Решила, что стала жертвой преследователей, потому что она — незаурядный человек: инженер, поэтесса, обладает прекрасным голосом, талантливая писательница, автор книги «Россия—США». Говорила, что за ней ведут наблюдение при помощи кибернетики, радиологии, радиоэлектроники. Просила врача разобраться и наказать преследователей. Требовала литературу по радиоэлектронике. Постоянно слышала разговоры о себе. Временами становилась злобной, агрессивной, настаивала на выписке. Во время лечения аминазином сделалась спокойнее, меньше говорила о воздействии лучами. По настоянию дочери выписана домой.
В последующем ничем не занималась, по-прежнему много читала литературу по радиоэлектронике. Однажды увидела в журнале фотографию человека, в котором узнала своего мужа, ещё раз убедилась, что тот работает в области биологической радиосвязи и передачи мыслей на расстояние. Стала писать запросы в редакцию журнала, но ей было сообщено, что снимок массовый, лица на фотографии редакции неизвестны. Поняла, что от неё скрывают мужа. Ходила в Академию наук, добивалась приёма, требовала прекращения воздействия на неё. Ссорилась с соседями, обвиняла их в преследовании, воздействии лучами, продолжала слышать голоса. Затем стала заявлять, что на её внучку и дочь также действуют электромагнитные волны и радиация, что её внука изнасиловали на расстоянии.
Ощущала на себе всё большее воздействие волн радиации, боли в половых органах, внутри живота. Ходила в правительственные учреждения с требованием наказать преследователей. Считала, что директора Институтов физики, биологии при помощи своих аппаратов воздействуют на её организм и организмы её родственников. Не спала ночами. Одевалась в различные плотные одежды с целью защититься от радиации. В таком состоянии помещена в психиатрическую больницу.
При поступлении возбуждена, с возмущением заявляет, что её незаконно привезли в больницу из-за того, что соседи, возможно, заодно с её дочерью, что всё это — провокация её врагов и преследователей. «Эти враги» с помощью мужа ведут за ней непрерывное наблюдение. Считает, что благодаря радиации у неё происходят сложные реакции в организме, она ощущает действие радиации: как будто «разрывает её внутренние органы». В последующие дни держится особняком, с достоинством, манерна, жестикулирует, вычурна в причёске. Разговаривает свысока, повышенным тоном, требует у врача литературу по радиоэлектронике. Заявляет, что самое важное в её жизни — её произведения. Уверяет, что раньше обращалась в различные редакции и учреждения с просьбой напечатать её труды, которые «и сейчас имеют странную судьбу»: «их не напечатали, но все редакторы заболели».
Утверждает, что нужно напечатать её книгу, «тогда будет сохранён приоритет всех честных людей». Сообщает, что она обращалась к академикам Келдышу и Несмеянову, но они почему-то не отвечали. Убеждена, что они заодно с её преследователями. Заявляет, что по радио общается с правительством, которое во всём поддерживает и одобряет её действия. Это она заключает из текста речей, передаваемых по радио. Уверена, что в неё влюблены «лучшие и видные люди, включая Кеннеди», с которым она общается при помощи радио. Отмечает, что ей оказывают внимание ряд других государственных деятелей, которые также беседуют с ней по радио, предлагают выйти за них замуж.
(Входит больная.)
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Садитесь, пожалуйста.
— Приятное общество.
— Приятное или нет?
— Внешне приятное.
— Внутренне как Вы к ним относитесь?
— Внутренне — осторожно.
— Почему?
— Я не смотрю на психиатрию как на остров спасения. (Смеётся.) Вы удивлены? Да? Иногда смотрят на психиатрию как на остров спасения. Я, напротив, — как на остров гибели, на остров святой Елены.
— Почему Вы оказались у нас?
— Какой наивный вопрос! Вам лучше знать. Моя судьба не зависит от моих желаний, я ни разу сюда не поступала по собственной инициативе.
— Почему так случается?
— А вот почему так случается: видимо, благодаря той сложности, которая возникает у так называемого пациента Вашего, благодаря определению «душевнобольной». Вы знаете, что я встретила в журнале «Борьба за мир»? Там у всех больных были заклеены глаза, что абсолютно изменяло их внешность. Я глубоко задумалась над этим и подумала: «Да, действительно, это, пожалуй, правильно, если вернуть в мировую печать личность психически больного, это вполне правильно».
— Вы считаете, что Вас правильно сюда помегиают?
— Я считаю, что неправильно с самого начала. Причём, это опровергалось с самого начала, это опровергалось моей сестрой, медицинской сестрой, моим отцом, двумя комсомольцами, сейчас они инженеры-физики. От нас лично писалось заявление в правительство, писали комсомольцы, мой отец, а моя сестра — прокурор, и мной занимались...
— Отчего всё так происходит?
— Вывод сделает почётное собрание.
— Ваше мнение по этому вопросу?
— Вам важно моё мнение? Оно имеется, но оно несколько щекотливое, и я из скромности не хочу объявлять почётному собранию.
— Пожалуйста, объявите.
— Здесь, я полагаю, сумма нормальных обстоятельств.
— Каких?
— Прежде всего — специфика моей работы. Я работала в совершенно секретном плановом отделе в качестве инженера-экономиста. По секретности в тот период это было самым первым отделом. Это — первое обстоятельство. Второе обстоятельство: я обладала исключительно красивым колоратурным сопрано, которое известно даже Марио Дель Монако [1], — у медицины есть особая возможность справиться у него. Третье обстоятельство: я была нелюбима Берия за то, что отвергала ухаживания его брата, закончившего училище погранвойск. С тех пор как это случилось, мне стали наноситься довольно грубые удары по моей деятельности. Причём, когда меня сюда взяли, — не по состоянию здоровья. Мне была приписана статья 143. Прошло десять лет, и я несу на своих плечах, которые из широких стали такими, несу это проклятое бремя.
— Как Ваши успехи в пении?
— За последние пять лет я очень мало пою благодаря некоторым обстоятельствам, и голос у меня плохой стал, во всяком случае, хуже.
— Итальянский певец слушал Вас?
— Почему Вы упор делаете на этом? Я вообще люблю талантливых.
— Он Вас знал?
— Нет, он меня лично не знал, он знал меня как певицу.
— По пластинкам?
— Нет, у нас радиотехника современная, даже международная. Все подвергаются международному наблюдению по радио. И когда мой голос, в который был влюблён главный врач, очень красивый мужчина, конечно, не в мой голос он был влюблён, а волосы у меня были красивые, кожа красивая, я была здоровая цветущая женщина, он был влюблён в мой голос, я это подчёркиваю и от этого не откажусь.
— Голос Ваш был слышен в Милане?
— Когда Марио Дель Монако приезжал сюда, он дал мне понять...
— Как дал понять?
— Он сказал мне на дистанции: «Любите только меня».
— Продолжаете его любить?
— Нет, я его не любила. Преклоняюсь перед ним как перед певцом, талантом. Голос Лондона[2] — певца США — мне нравится больше по тембру.
— И он слышал Вас голос?
— Об этом не могу сказать, но стихи я ему посылала. И ему, и Джону Кеннеди.
— Кеннеди что Вам передал?
— Это было, к сожалению, в прошлом году, письмо было послано с запозданием, и он ничего не передал.
— Ждёте, что он передаст?
— Что за странный вопрос! Я из чувства патриотизма не взяла ничего, если бы было и напечатано. Суть была не в этом, а в тех сборниках, которые несли в себе антифашистскую концепцию, на политическую жизнь современности, эстетическая, я бы сказала, высокая культура: вообще сборник был посвящен нашим культурным, международным, в частности, связям Советского Союза и США, мирным, прекрасным чертам этих отношений.
— Знают ли Вас, считаются ли с Вашим мнением главы правительства?
— Я должна Вам сказать, что очень высоко оценивают, потому что мои стихи, моя лирика — это красивые вещи политического содержания, такого характера, о которых никто из поэтов не писал. Они несколько шероховаты, может быть, политически, политически, политически очень трудно подбирать рифму, но по своей политической силе, остроте, злободневности, современности они так остры, что я подобных не встречала ни у одного поэта. У меня нет такой поэмы как «Василий Тёркин». А международные отношения — специально газеты надо читать и быть политически грамотным.
— Вы продолжаете писать стихи и здесь?
— Здесь я не написала ещё ни одного стихотворения. В прошлом написала «Умелые руки».
— Прочтите.
— Я прочитаю «Розы» — это у Ван Клиберна его семейная эмблема: розы. У меня дома самый прекрасный розарий во всей Москве, я однажды любовалась и писала. Это сусальная вещь, если хотите, не так хорошо. (Читает стихи).
— Каковы Ваши отношения с мужем?
— Муж погиб, он был военно-морским лётчиком. Потом возникла версия, что он жив. Он был военно-морской лётчик и погиб. Прошло десять лет, возникла версия, что он жив. Когда пыталась уточнить его положение, сделала шаг в направлении прокурора — было то, что я рассказала. После того как я посылала в правительство стихи, только тогда меня выписали. Генеральный прокурор принял от меня заявление. Говорят, что мой муж работает в области электроники, в области контакта с отдельной человеческой личностью на расстоянии, что он единственный в своём роде специалист в Советском Союзе, что он безумец, но ему прощают его безумство ввиду оригинальности того, что он знает в области радиоэлектроники.
— Он с Вами обгцается на расстоянии?
— Да-
— Каким образом?
— При помощи биотоков. Существует радиолуч, который контактирует с живыми биотоками на базе малых токов. Потом этот луч пропускается через лазер, билирубин, усилитель и на всех от 14 до 17 тысяч наших нервных узлов нашей вегетативно-мозговой системы он очень тонко играет. Для этого надо быть гением. Если у вас в области родничковой впадины имеются какие-то узлы, имеющие значение в определённой сфере, допустим, около сердца, и ещё луч, то вот «ещё луч», он может так играть, что Вы можете потерять все свои блестящие качества и можете быть на высоте блаженства, то есть оргазм.
— И он воздействует на Вас?
— Постоянно. Существует радиорефлектор РФ-59, который указывает направление, количество и местоположение экспериментатора. Я прошу собрание предоставить в моё распоряжение этот прибор, чтобы не казалось Вам, что у меня... У меня были прекрасные чёрные глаза и благодаря такому контакту, видимо, количество жидкости, наполняющей глаз, было засушено, мои прекрасные зубы — нижняя челюсть была повреждена, я не могла писать, у меня на кистях были нанесены раны. Видите? А? Это от длительного контакта, это на нервной почве, хрящ на нервной почве не исчезает. Итак, прочитаю «Умелые руки». Это такая прекрасная лирика была...
— А Вы обгиаетесъ с Вашим мужем?
— Он управлять мной может, а я не могу. Проверим: «Сколько лет этому человеку?» — «63».
— Это он Вам ответил?
— Сигнализация есть между нами. Он производит определённое движение в области нёба: б раз по 10 и 3 — 63.
— А Вы, в свою очередь, передаёте?
— По своей инициативе — никогда. Я подопытное животное, совершенно безвольное. Я могу только предоставить в распоряжение творчество своего мозга. Это то, что о нём знали, — апартеид. Это, если у меня рождается идея, — он эту идею ворует. Я послала Кеннеди свою идею. Джон Кеннеди бросил на остров Кубу свои силы. Я ему пишу письмо: «Господин Кеннеди, много ли нам осталось жить на свете, и в этом ли мы имеем предназначение, родившись?» Я от имени всех русских женщин говорила: «Не будьте жестоки. В случае радиоволны или ракетной войны погибать и вам, и нам. Я приглашаю Вас к себе». Он бы не пожалел. У меня хорошая комната, я бы ему предоставила. Внучки у меня хорошенькие, по три года, дочь, сын у меня. Ничего страшного. Ещё написала так: «Господин Кеннеди, я предлагаю вместо того, чтобы воевать, я хочу, чтобы в США, в таких крупных городах, как Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Сан-Франциско, чтобы были устроены русские универмаги с самыми изысканными, прекрасными ассортиментами русской продукции, а у нас в таких крупных городах, как Москва, Киев, Ленинград и других — американские универмаги с самой изысканной американской продукцией». Этот вопрос не был ещё разрешён, но мы его пустили в производство. Вопрос весь заключается в сложности обмена валютой. Я проще этот вопрос решила: чем воевать, пусть лучше у нас такой универмаг есть.
— Какое у Вас настроение?
— Единственная просьба ко всему собранию. Я вижу, что здесь есть люди мыслящие, молодые, на плечах которых есть опыт небольшой, но всё-таки энтузиазм в отношении утверждения справедливых идей в нашей жизни, может быть, больший, чем опыт. Я особенно к молодым обращаюсь: «Товарищи! Это такая наглость, такое надругательство, когда вы являетесь слепой игрушкой, куклой, ничтожеством в руках этого человека, который вами владеет». В особенности к женщинам обращаюсь: «Почему человек по своему капризу через науку в любой момент может взять вас и взять у вас самое ценное, что есть, самое высокое, то, что он в жизни никогда не имеет?» И тем не менее, ваш академик Берг расписался, что можно высокое чувство оргазма у женщины записывать на пластинку, а потом направляют другому, как это было со мной, — вы поняли? Он выбирает себе ничтожество — кривоногое, безграмотное, поражающее яички, и с этой другой женщиной будет реализовывать мои данные. Это очень важно для мужчины, который выключен из жизни. Я прошу высокое собрание зафиксировать радиосадиста. Он должен мне 32 000 алиментов за десять лет. Я написала книгу, медицина мне должна помочь напечатать в Медгизе...
— Это же стихи?
— Они были у пяти редакторов. Редактор «Октября» — заболел, редактор журнала «Москва» — заболел, редактор «Москва рабочая» — заболел. А Кеннеди был убит. Эти стихи напечатать следует Медгизу во славу торжества советской медицины, что человек, находящийся в таких страшных условиях, под пыткой написал, и даже, если хотите, премию дать.
— Как дальнейшую жизнь представляете?
— Если напечатать книгу — блестяще. Если нет, если пройдёт книга, я могу умереть сейчас, идя рядом с Вами. Шоки он делает, клиническую смерть от 10 миллионов до 30 миллионов он делает, прежде должно быть вычислено этими лучами, лазартом. Если не верите, умоляю Вас зафиксировать радиорефлектором экспериментатора, может быть, и мой муж. Существует фотора-диорасстояние, существует радиорасстояние. Это очень широко практикуется среди избранных, так что тайны не существует. Я Вам не нравлюсь? Я Вас очень прошу, женщины, дайте мне свободу, снимите с меня. Я восемь лет была донором, имела прекрасного мужчину, любовника. У меня нет причин, чтобы я сошла с ума, я очень живой человек.
(Больная уходит.)
Состояние больной парафренное, в котором причудливо переплетаются идеи величия, преследования, воздействия — величия фантастического, постоянные грёзы наяву.
В подтверждение далеко зашедшего генерализованного расстройства психической деятельности следует указать наличие у неё тенденции к нарушениям типа симптома монолога и шизофазии — предвестников конечного состояния. Её парафренный бред не только фантастический, но и конфабуляторный, что свидетельствует о далеко зашедшем, значительном объёме поражения.
Болезнь здесь, так же, как и у предыдущего больного, развивалась по закономерности, свойственной шизофрении, возникающей в позднем возрасте. Продолжается она 23 года. Началась, как и всегда, с изменения личности: больная сделалась замкнутой, нелюдимой.
Через некоторое время у неё стали отмечаться проявления чувства превосходства над другими. Далее возникает паранойяльный бред: преследуют на службе, преследуют соседи. Она скоро становится «преследуемой преследовательницей».
В последующем происходит параноидное видоизменение картины психоза. Возникают бред воздействия, псевдогаллюцинации. При дальнейшем расширении объёма расстройств развивается фантастический бред величия и конфабулёз. Болезнь прогрессирует, на что указывают элементы шизофазии. Содержание бреда абсурдно, что представляет собой следствие шизофренического слабоумия —понятия, которое определяется в том числе утратой так называемого смысла реального. При такого рода расстройстве — внутреннее, субъективное не корригируется действительностью, не соотносится с реальностью. Все прошлые знания, память сохраняются. Шизофренический дефект имеет отношение к самому высшему уровню психической деятельности. Вместе с тем он вызывает задержку, остановку эволюции психической деятельности. В детстве это приводит к псевдоолигофрении, в подростковом возрасте — инфантилизму, в юности — ювенилизму. В зрелом возрасте можно обнаружить больных с архаической оценкой общественных явлений, остановившейся на уровне тех лет развития общества, когда возникло заболевание.
Повторяю: стереотип развития болезни («цепная реакция») со сменой периодов — изменение психического склада, паранойяльное состояние, параноидное, парафренное (с развитием каждого во всех клинических деталях) — характерен для прогредиентной шизофрении, возникшей в возрасте от 20 до 40 лет.
[1] Марио Дель Монако (Mario Del Monaco; 1915 — 1982) итальянский оперный певец (драматический тенор). Прим. ред.
[2] Джордж Лондон (Барнштейн) (George London [Burnstein]; 1920 — 1985) американский оперный певец (бас-баритон). Прим. ред.
шизофрения