II. скотоводство, РЫБОЛОВСТВО И ПЧЕЛОВОДСТВО

§ 23. Положение пастуха (взгляды на пастухов). § 24. Первый выгон скота на пастбище весной. § 25. Пастух и его снаряжение (труба и рожок). § 26. Обрядовое очищение коров после отела. Ритуальные праздники, посвященные домашнему скоту и его покровителям. § 27. Куриный бог. § 28. Обряды при покупке и продаже скота. § 29. Защита скота от эпизоотий: опахивание. § 30. Захоронение живого скота; земляные рвы; обыденное полотенце. § 31. Рыболовство. Ловля рыбы руками; черпающие, бьющие и колющие орудия рыбной ловли; крючок. § 32. Ловушки для рыбы. Заколы. Сети и плетение сетей. § 33. Обряды рыбаков. § 34. Пчеловодство. § 35. Литература.

§ 23. Пожалуй, главным источником существования скотоводство служит только для украинцев Карпат — гуцулов и бойков с их горными пастбищами. Во всех других районах скотоводство является для восточных славян занятием второстепенным, которое помимо пищи дает тягловую силу, материалы для изготовления одежды и удобрение.
История земледельческих орудий не позволяет сомневаться в том, что вообще у восточных славян было мало рабочего скота: все их орудия рассчитаны на малочисленный и слабый рабочий скот (§ 11). Плохие породы скота, особенно коров, доставшиеся современным восточным славянам как наследие очень старых времен, также являются свидетельством того, что восточные славяне никогда не были богаты скотом. Степные районы были, как правило, населены иноплеменными кочевниками, а в лесах и болотах корм для скота плохой. Уход за скотом плох и поныне; зимой корову обычно кормят соломой и поят холодной водой. В конце зимы, в бескормицу, бедняки кормят своих коров наполовину сгнившей соломой с крыш гумен и овинов. Нет ничего удивительного, что к концу апреля коровы уже не держатся на ногах. Их поднимают жердями и подвешивают на веревках, а под брюхо подкладывают доску (см.: Преображенский Ф. Описание Тверской губернии в сельскохозяйственном отношении, с. 314; Романов Е. Белорусский сборник, VIII —IX, [1912], с. 53). Этнограф А. Шустиков из Вологды называет местную породу коров «навозная», т. е. основной продукт от них — навоз.

Об исконной нехватке у русских скота свидетельствует также разнообразное и нередко оригинальное решение вопроса о пастухах (тут нет старой традиции!). Во многих севернорусских областях пастухов вообще нет. Скот бродит, как ему заблагорассудится: сдерживают его лишь жалкие плетни и заборы, огораживающие поля. Еще чаще нет пастухов для свиней, гучей и др. И. Еремич в 1868 г. подробно описал, как в Белорусском Полесье свиньи в течение 6—7 месяцев жили в лесу и совершенно одичали; от волков и медведей они спасались тем, что сбивались в плотное каре. Лишь с большим трудом удалось вернуть их домой.

Новгородский крестьянин считает работу пастуха унизительной и достойной презрения. Он предпочитает стать бурлаком, рыбаком, коноводом или батраком. Пастухи в Новгородской губ. — это переселенцы из Витебской и Псковской губ. Пастухи Московской губ. также исключительно пришлые люди — из Зубцовского и Старицкого уездов Тверской губ. Старое название пастуха волов — (в)олух — превратилось в бранное слово и означает «дурак, идиот». У украинцев такого отношения к пастухам нет, по и там, во всяком случае в Новороссийском округе, в пастухи обычно нанимаются молдавские парни из Одесского уезда Херсонской губ. и из Бессарабии, для которых скотоводство является традиционным занятием. Характерно, что украинцы называют пастухов тюркским словом «чабан».

Однако и у севернорусских крестьян есть такие районы, где пастухов уважают и даже боятся. Это в особенности относится к крайнему северу (Архангельская и Олонецкая губ.), где домашний скот находится под угрозой нападения диких зверей и где слабо развито земледелие. Страх перед пастухами порожден главным образом суеверием. Считается, что пастухи — колдуны, связанные с лешими. Народ верит, что пастух заключает с лешим договор, по которому леший обязуется охранять стадо. За это леший получает в течение лета 2—3 коров или молоко из одного, двух и даже трех сосков одной коровы. Для того чтобы скрепить этот договор, пастух произносит заговор и бросает в лес замок, запертый на ключ; леший поднимает замок и отпирает или запирает его, в зависимости от желания пастуха. При этом считается, что скот ходит только тогда, когда замок отперт; если же он заперт, скот либо останавливается, либо ложится. Таким образом, скот полностью зависит от пастуха. Некоторые пастухи, заключая такой договор, обманывают лешего, платят ему всего лишь половину куриного яйца: одну половину пастух съедает сам, а вторую отдает лешему.
Для того чтобы поддержать это суеверие, пастух бывает очень молчалив. Перед началом пастьбы он совершает магический обход стада, причем произносит заговор (так называемый отпуск, оберег), утверждая при этом, что теперь до конца пастьбы ему нельзя ни продать, ни отдать хотя бы одно животное, иначе заговор

потеряет силу. Если же какое-либо животное надет, с него нельзя снять шкуру, а надо закопать целиком. Это, а также воздержание от половых сношений (даже с женой) — условия, которые обычно ставят пастуху в Архангельской губ. (А. Каменев, П. Ефименко). С этим связаны суеверные запреты: женщина не должна показываться перед пастухом босая или без головного платка, в подоткнутой юбке или в одной рубахе, без кофты, девушкам же запрещено водить с пастухами хороводы (П. Богатырев). Впрочем, кое-чему из этого народ дает магическое толкование: например, если во время первого выгона скота у женщины будет подот- кнут подол, коровы все лето станут бегать, подняв хвосты (За- войко).

Кроме того, севернорусский пастух часто вынужден считаться с различными запретами (табу). Например, он не должен собирать и есть ягоды и грибы, отгонять от себя в лесу комаров и мух (П. Богатырев), лазить через заборы (он может только перепрыгивать через них), принимать что-либо из рук другого человека (сообщение Хрущева об Олонецкой губ.), употреблять бранные слова и т. д.

§ 24. Первый весенний выгон скота на пастбище обычно приходится на 23 апреля (старого стиля), на день святого Георгия (Юрия), которого считают покровителем домашнего скота и пастухом волков. Бывает, что в силу климатических условий первый выгон скота происходит раньше или позже Юрьева дня; тем не менее соответствующие обряды совершаются именно в этот день. Эту церемонию (запасванне гаўяда, т. е. начала выпаса скота) белорусы Минского Полесья совершают утром. Делается это следующим образом (А. Сержпутовский, 1908): хозяин дома надевает праздничную одежду; в сумку ему кладут кусок хлеба, соль, крест из теста, спеченный в среду четвертой недели великого поста (так называемый хрэщык), три небольших камешка, нож, замок, безмен, топор, куриное яйцо, громницу (т. е. свечу, освященную в церкви 2 февраля) и вешают ему эту сумку через плечо. Затем он с обнаженной головой идет в хлев и выгоняет оттуда во двор весь свой скот. После этого он вытаскивает из соломенной крыши амбара три пригоршни соломы, вынимает из колодца наполненное до краев ведро воды и обносит его вокруг животных, причем идет по движению солнца. Затем он перебрасывает через все стадо камень и брызжет на животных водой. Еще раз черпает из колодца воду и обходит вокруг животных, повторяя эту церемонию трижды. Потом закапывает около ворот замок, безмен, топор и яйцо, разводит на этом месте небольшой костер и бросает в огонь взятую с крыши солому. Проделав все это, он передает сумку пастуху, и тот перегоняет весь скот через огонь со двора на улицу и гонит его в поле или в лес. Хозяин со всей своей семьей идет за ним. Первый день стадо остается на пастбище очень недолго. Хозяин с семьей встречает его при возвращении. Если зарытое в землю яйцо окажется целым, это считается добрым предзнаменованием: значит, весь скот останется летом невредимым.

Итак, мы видим здесь магический обход вокруг скота, переход скота через очистительный огонь и одновременно через магические предметы. Подобные обряды известны всем восточным славянам и даже литовцам и латышам. Существуют местные варианты, в основном касающиеся магических предметов. Особенно распространено употребление в этом обряде вербы, освященной в Вербное воскресенье: иногда ее заменяют палкой. Магический обход скота повторяет также пастух, обходя на пастбище вокруг всего стада этой деревни.

Белорусы при выгоне скота на пастбище обычно окуривают его освященной травой или ладаном (Шейн). У порога хлева расстилают шубу мехом вверх и кладут на нее кусок хлеба и яйцо. Скот перегоняют через эту шубу, которую потом надевает пастух (Гродненская губ., Шейн). В Смоленской губ. старухи надевают шубу мехом наружу, становятся посреди стада, вырывают у какой- нибудь коровы или овцы клок шерсти и запихивают его в висячий замок, чтобы волки не трогали скотину (Добровольский). Женщины, выгнав скот в поле, перепрыгивают через хворостину, которой гнали скот, чтобы и животные так же скакали, т. е. чтобы они всегда были здоровы и веселы (там же). Чтобы скот был здоров, севернорусские девушки Лужского уезда Петербургской губ. тоже прыгают через прутья вербы, которыми они гнали скот и которые они после этого втыкают в землю (В. Вилльер-де-Лилль-Адам). Кроме того, здесь при ритуальном обходе скота бросают через стадо с одной стороны яйцо, а с другой — топор и закапывают их потом на поле (там же).

Севернорусские крестьяне брызгают водой не на скот, а на пастуха (Пошехонье, Ярославской губ.): это же встречается у латышей и эстонцев. Украинцы Купянского уезда Харьковской губ. перегоняют скот через запертую на замок цепь (начиння) или через красный пояс: если животное не коснется этих предметов ногой, его не тронет ни один зверь (П. Иванов). Белорусы Пружанского уезда Гродненской губ. берут для этой цели навой, т. е. валик, на который наматывают ткань (Шейн). Употребление в этом обряде пояса очень распространено особенно у северно- русских, которые даже вновь купленных коров переводят через пояс (Завойко), после чего хозяйка тотчас же надевает этот пояс на себя. В Поречском уезде (Смоленской губ.) наряду с поясом употребляли также сковороду и косу (Добровольский). Белорусы Себежского уезда Витебской губ., обходя скот, тянут за собой косу острием по земле (Анимелле); новгородский пастух тащит по земле лезвие «заговоренного» топора, который он после этого всаживает в ворота. Затем он становится на него и молится: через эти ворота гонят потом скот на постбище. Жители Владимира забивают в землю кол около ворот или осиновый кол посреди двора (Завойко).

Особенно большое количество магических предметов мы находим в Вологодской и Олонецкой губ., где пастух произносит длинный заговор (отпуск, т. е. скот отпускают в поле) и прогоняет скот между кострами. После этого он берет ушную серу каждого животного, закатанную в воск, замок и ключ, комок земли с чьей-нибудь могилы, немного земли с муравейника, стоящего на перекрестке четырех дорог, топор, нож и прогоняет скот между этими предметами. Затем их закапывает на пастбище и оставляет там до конца летнего выпаса скота (ОР РГО, I, 255). В этих же губерниях скот опрыскивают водой, взятой из трех источников (Н. Харузин). Пастух прячет в лесной чаще по клочку шерсти с головы каждого животного из его стада (там же); другие пастухи, закатав эту шерсть в воск, хранят ее под берестой, которой обвит пастуший рожок. Это делают для того, чтобы скот не разбредался.

Во Владимирской губ. в этот день хозяйка обтирает свой скот рубахой, в которой она спала с мужем; она также ударяет корову своим повойником: считается, что тогда корова придет домой и принесет приплод (Завойко).

Е. Аничков, который изучал обряды, связанные с началом выпаса, приписывает всем им очистительный смысл («Весенняя обрядовая песня», ч. I, с. 322—326 — см. гл. XI, § 155). Это толкование бесспорно по отношению к кострам, опрыскиванию водой, магическим обходам, особенно к железным предметам (коса, топор) и к ударам вербой. Однако не все магические предметы, через которые прогоняют скот, могут устранить нечистоту или предохранить от нее. Например, в этих обрядах употребляют не пасхальные яйца, о которых говорит Аничков, а обычные, и это можно истолковать проще — как магическое выражение пожелания, чтобы скот был таким же гладким, круглым и полным как яйцо, и плодовитым, как курица. Точно так же мех магически обеспечивает богатство, т. е. изобилие скота, безмен — вес откормленного скота, женская рубаха — плодовитость. Целый ряд других предметов явно должен магически воздействовать на скот, чтобы он не забыл дороги домой: повойник и пояс — предметы женской одежды; солома с крыши тесно связана с домом, ткацкие инструменты — с ткачеством; муравьи всегда возвращаются домой, несмотря на то, что есть много других дорог; земля на могиле всегда остается на месте. Вероятно, замок тоже обеспечивает связь между животным и домом; он, так же как и магический обход, может обеспечить невредимость скота. В обрядах, имеющих несомненно очистительный смысл, мы находим другие приемы: ров, вырытый в земле, и всевозможные ворота, поглощающие болезни (§ 30), а также обыденные вещи, которые преграждают этим болезням путь. Диалог пастуха с подпаском о горьком вкусе осины, о неподвижности плахи, о навечно запертом замке и т. д. (Шейн, Добровольский) сохранил свое древнее значение: скот не должен уходить от пастуха и из дому, и волки его не тронут.

Весной гуцульский пастух всаживает топор в левую стену пастушьей хижины, добывает огонь трением с помощью двух сухих поленьев, кладет головешку у ворот, мимо которых проходит стадо, и кропит его водой, в которую он с молитвой бросил угли (Волков).

§ 25. У русских пастухи обычно получают плату натурой: пастух питается и ночует у всех крестьян поочередно, собирает несколько раз в лето продукты, главным образом яйца, и нередко получает от своих хозяев одежду. От каждого из крестьян, чей скот он пасет, он может поочередно получить на один день одежду, которую должен назавтра вернуть. Своя у него только легкая обувь, так называемые калишки (Завойко и др.). У белорусов предоставляемое пастуху однодневное питание называется луста.

В украинских степях пастухи (чабани) обычно объединяются в артели по пять человек. Их глава называется отаман, в артели есть повар (кашевар). Как правило, большое стадо овец делят на несколько частей (отара). При каждой отаре есть 15—20 овчарок, несколько козлов и катига, или чабаньска гарба, т. е. двухколесная пастушья повозка, которую тянут вручную или впрягают в нее пару волов. Обычно чабаны одеты в сделанные из овечьей шерсти (ирховые) штаны, куртку и полушубок. Когда они делают привал, то в центре стоит повозка с продовольствием, а вокруг нее — пастухи и собаки. Когда они снова пускаются в путь, впереди идет отаман с посохом, за ним козлы (а иногда и козы) и лишь потом овцы. По обеим сторонам стада идут чабаны, и заключает шествие повозка с кашеваром. Ночью стадо пасется, постепенно приближаясь к водопою; во время полуденного зноя делают привал. Чабаны овечьих отар вооружены гирлигой (заимствованное тюркское слово); это длинная палка с крюком, которым ловят овцу за ногу. У пастухов рогатого скота — длинная палка с ку- винькой, т. е. с большим круглым набалдашником.

Украинский чабан нередко сам лечит овец, вытаскивает у них занозы и т. д. Для этого он постоянно носит с собой ланцет, нож, чистый деготь для смазывания ран, кисточку для этой же цели и маленькие щипцы, чтобы вытаскивать из ран червей.

Труба (укр. трембіта) — пастуший музыкальный инструмент, общий для всех восточных славян: с его помощью пастух подает сигналы. Деревянная труба гуцулов имеет до 3 м в длину. У русских она короче, однако длина ее не меньше 80 см. Труба русских и белорусских пастухов сделана из прямых деревянных пластин, которые крепко и плотно обвиты берестой. Звук у нее приятный и сильный и слышен на расстоянии 2 км, а в лесу еще дальше. В безлесных местностях бывают также жестяные трубы, а еще чаще — рожки. Рожок — это просверленная палочка в палец толщиной и длиной в 25 см и больше. У нее пять отверстий наверху и одно внизу, непосредственно около мундштука. На ее конец насажен полированный коровий рог, похожий на тот, из которого детей поят

молоком, или же ее обвивают берестой, как слуховой рожок. Изображение гуцульского рожка (ріг)есть у В.Шухевича («Гу- цулыцина», ч. III, с. 73, рис. 13. — МУРЕ, т. V. Львів, 1902).

Севернорусские пастухи только 23 апреля начинают дуть в трубу или играть на рожке. До этого дня они подают сигналы лишь щелканьем кнута (белорус, пуга, севрус. бич), который является необходимой принадлежностью каждого пастуха.

§ 26. Самки домашних животных, как и женщины, после родов считаются нечистыми. Поэтому требуется, чтобы они в течение определенного срока подверглись ритуальному очищению. Нечистыми считаются также все новорожденные животные: телята, поросята и т. д. В течение первых 12 дней после их рождения есть их мясо запрещено: 12 дней считаются сроком. Этот же срок действует и в отношении коров, однако из-за большей потребности в молоке его сокращают до 8 и даже до 6 дней: так как корову доят дважды в день, 6 дней приравниваются к 12 удоям. В первый день нередко доят даже не в подойник, а в навоз (на землю), в следующие дни — в поганый сосуд, и это молоко спаивают теленку. Такое нечистое молоко называют также молозиво.

У русских по окончании срока происходит ритуальное очищение коровы; это называется молить корову. Обряд заключается в омовении и окуривании коровы. Корову, иногда вместе с теленком, моют прохладной водой, в которую в некоторых местах кладут серебряное кольцо или серебряный крестик. Затем ее окуривают ладаном, который кладут в кадило на раскаленные угли. Изредка вместо ладана берут мох из четырех углов дома, сухую богороди- цыну траву (Thymus serpillum, дикий тимьян) или душицу (Origanum vulgare). Из первого чистого молока варят молочную кашу, которую дают корове (Владимирская, Олонецкая, Вологодская, Курская губ. и т. д.). В заговорах, которыми все это сопровождается, просят здоровья для коровы, изобилия молока и рождения не бычков, а телочек. Гуцулы доят корову после отела через обручальное кольцо; в молоко сыплют соль и подмешивают его к пойлу для коровы.

Ритуальные праздники, связанные с отдельными домашними животными и домашней птицей, приурочены к определенным дням, которые посвящены святым, считающимся покровителями этих животных. На Севере эти праздники иногда носят общественный характер, однако обычно они бывают чисто семейными. В день праздника животное забивают и по возможности неповрежденным подают на стол; кости его не ломают. Его съедают с молитвами и заговорами. Кости обычно закапывают потом в хлеву, чтобы животные были плодовиты. Так, например, у севернорусских очень распространен свиной праздник, который приходится на 1 января, день святого Василия Кесарийского. По имени святого-покровителя этот обряд получил название Кеса- ретского молить (Орел, Курск). В севернорусском Вельском уезде

Вологодской губ. праздник бывает днем раньше, вечером 31 декабря. Ритуальные блюда при этом — кишки, т. е. свиная колбаса с овсяной мукой, и сморчки, т. е. шкварки из свиного сала. Перед едой совершается своеобразный магический обряд: все члены семьи берут в зубы колбасу и трижды по движению солнца обходят на четвереньках вокруг стола, приговаривая чухи-рюхи, чух-рюх!, т. е. подражают хрюканью и движениям свиней. Затем все садятся за стол и приступают к еде. Цель этого обряда — обеспечить свиньям здоровье и плодовитость (мои записки 1921 г.). На следующий день эти ритуальные блюда несут в церковь к образу Святой девы, ставят их пред ее ртом и говорят: «Ты еси, и нам даси», т. е. «ешь и нам дай».

В день св. Флора и Лавра (18 августа) празднуют конский праздник. Лошадей кропят около церкви святой водой, а потом в некоторых местах устраивают скачки.

Остальные праздники, посвященные животным, большей частью совпадают с «праздниками по обету», так называемыми — мольбой, Никольщиной и т. д. (§ 143). Несколько лучше сохранились обряды, посвященные домашней птице, особенно курячьи именины в день св. Козьмы и Дамиана (1 ноября). Во время ритуального обеда тщательно следят за тем, чтобы не ломать куриные кости, иначе будут уродливые цыплята. Существует и еще одно суеверие: если в грудной кости съеденной в этот день курицы просверлить дыры и бросить эту кость в курятник, то на следующий год у всех кур будут грудные кости с отверстиями (Тамбовская губ.).

Нет никаких оснований связывать эти зоолатрические праздники восточных славян с тотемизмом. Все они — остатки древних языческих жертвоприношений, связанные с временем убоя этих животных и заготовкой пищи впрок.

Среди многочисленных обрядов Чистого четверга на Страстной неделе мы находим много таких, которые связаны с домашними животными. В этот день севернорусская хозяйка созывает всю свою скотину через открытую печную трубу, выкрикивая кличку каждого животного, а хозяин стоит во дворе и откликается ей, подражая при этом голосу названного животного (Вологодская, Новгородская губ.). Это делается для того, чтобы скотина не отбивалась от стада и от дома. С этой же целью в Череповецком уезде Новгородской губ. срезают в этот день немного волос с хвостов коров и засовывают их в опорную балку двора или запекают их в хлеб, который скармливают всем коровам. Некоторые в этот же день метят весь скот, чтобы он был здоров и благополучен: овцам выстригают шерсть на лбу, а лошадям и коровам из хвоста; курам также выстригают перья из хвоста (Максимов). Мы склонны думать, что на Чистый четверг перенесены обряды, связанные с Новым годом, который раньше праздновался в начале марта.

В некоторых местах русские пекут в Чистый четверг обрядовое печенье для скота, например колобки, и дают коровам по одной штуке, а овцам, чтобы они котились парой ягнят, — по две (Максимов). Гораздо шире распространено такое обрядовое печенье на Рождество (25 декабря) для коров и на Благовещенье (25 марта) для овец. Первое называют козули или коровушки (Архангельская, Новгородская губ.) и пекут его в виде животных, рогатых и безрогих. Очевидно, оно должно заменить прежних жертвенных животных. Копытцами или катушками (от глагола «котиться») кормят на Благовещенье овец, чтобы уберечь их от болезней (Воронежская губ.), очевидно, это печенье является магическим изображением ягнят.

§ 27. Нужно сказать несколько слов о так называемом курином боге у русских. Ни одному животному, за исключением курицы, не выпала честь иметь собственного бога. Куриным богом называют найденный в земле или в реке камешек с отверстием в центре. Его форма, величина и цвет могут быть разными, обязательно лишь наличие одной или нескольких дырок в центре (Тульская, Тамбовская, Ярославская и другие губернии). Такой камешек вешают в курятнике около насеста, чтобы куры были здоровы и плодовиты. Он особенно необходим в тех случаях, когда курам причиняет вред кикимора (§157). Иногда его называют урошный камень, т. е. камень, охраняющий от колдовства, или курячий поп. В Поше- хонье (Ярославская губ.) прикосновением к такому камню, висящему в курятнике, лечат также зубную боль. Мы полагаем, что замена такого камня с естественным отверстием горлышком разбитого кувшина или носиком подойника — более позднее явление.

В Англии, Франции, Швейцарии такие камни вешают в конюшнях и в других хлевах, чтобы защитить домашних животных от колдунов и нечистой силы (Sébillot Р. Le paganisme contempo- rаіn chez les peuples celte-latins. Paris, 1908, c. 223). В этом курином боге мы склонны видеть древний каменный топор или молоток, принесенный в жертву умершим предкам, точно так же, как в другом обряде им жертвуют старую стоптанную обувь. Как известно, предкам нравятся именно древние вещи и орудия, т. е. такие, какими они пользовались при жизни. В данном случае молоток или топор нужен предкам для того, чтобы одолеть вредящую курам кикимору. Название «бог», возможно, связано с поверьем о том, что ночной крик кур — это их молитва, камень же вешают на стену как икону. Слово «бог» имеет здесь значение «икона», общераспространённое у простых людей.

§ 28. При покупке и продаже скота соблюдается целый ряд традиционных правил и обрядов. При этом принимается во внимание, для чего покупают животное — на убой или на племя. В последнем случае цена выше, так как опасаются, что вместе с проданным животным к покупателю перейдет удача. Белорусы предпочитают не покупать скот для приплода, а выменивать его на

другое животное или па какую-либо вещь. Если же человек, меняющий или покупающий скот, подгорний, т. е. живет ниже продавца, ему не отдадут животное ни за какую цену из опасения, что «счастье с горы под гору скатится»; напротив, тому, кто живет выше, в гору, скот продают охотно (Анимелле). Человек, продающий, меняющий или даже отдающий свое животное или птицу бесплатно, должен тайком вырвать у животного клок шерсти, а у птицы перо и сразу же бросить это себе под ноги; при этом он должен про себя прошептать или подумать: «Мое при мне осталось». В противном случае ему не будет с животными удачи. Нередко злые люди и колдуны срезают волосы у коровы с хвоста, а у лошади — с холки, чтобы продать ее не совсем, а наполовину: покупка окажется для покупателя неудачной, и животное вернется к прежнему хозяину. Чтобы предотвратить это, покупатель вводит лошадь к себе во двор не через ворота, а через сделанный специально для этого пролом в заборе, и при этом ведет ее задом наперед (Логиновский).

Считается общим правилом продавать лошадь вместе с обротью, корову — с подойником или крынкой, поросенка — с соломой. Кроме того, покупатель просит и получает немного денег на поводок. Сговариваются также о том, кто оплачивает могарычи или литки, т. е. выпивку но случаю покупки. Повод (или веревку) передают не голыми руками, а из полы в полу: продавец кладет себе на ладонь правой руки полу своей одежды, затем берет этой рукой повод и перекладывает его в правую, также завернутую руку покупателя, которая при этом должна лежать поверх его руки. Такая передача из иолы в полу является как бы вводом во владение; ей предшествует удар по рукам как начало торгового договора.

При покупке лошади покупатель берет в руку или в свою шапку немного земли из-под ее ног и проводит по спине лошади, а потом трижды обводит ее вокруг себя. Иногда он делает это в своем дворе и тогда обращается к домовому: «Пои, корми и гладь рукавицей!» (Ефименко). Обычно каждое купленное животное вводят во двор в ворота через пояс, жена хозяина и он сам снимают с себя пояса, кладут их на землю и надевают их снова лишь после того, как животное через них переступит. Это делают для того, чтобы скотина не уходила со двора. С этой же целью, купив корову, ее кормят хлебом с печной заслонки (А. Машкин — см. § II); иногда засовывают клок шерсти животного в щель столба во дворе или закапывают эту шерсть около ворот (Логиновский).

Символика этого обряда известна и понятна. Обернутая, не голая рука — символ богатства. Неотделимый от человека пояс, так же как неразрывно связанная с печью заслонка, магически обеспечивает нерушимую связь животного с двором нового хозяина; па эту же связь указывает шерсть, засунутая в щель столба или зарытая во дворе.

§ 29. Наиболее распространенным у всех восточных славян ритуальным средством защиты животных (а также людей) от эпидемий является опахивание. Этот обряд (с небольшими местными отклонениями) заключается в общем в следующем: женщины и девушки деревни тайно собираются ночью вместе, босые, в одних только белых рубахах, с распущенными волосами. Они впрягаются в соху и проводят ею борозду вокруг всей деревни. Мужчины не должны в этом участвовать, и случайные встречные убегают, опасаясь побоев.

Участницы опахивания поднимают сильный шум. В руках у них косы, печные заслонки, сковороды, ухваты, кочерги; иногда они также щелкают кнутами. В Данковском уезде Рязанской губ. даже палят из ружей. Наряду с этими грохочущими предметами встречается и помело; его либо несут в руках, либо одна из женщин как бы едет на нем верхом. Реже берут с собой пучки лучины или соломы, которые потом зажигают, сухие липовые чурки (лутошки), банные веники без листьев, череп животного (у мордвы — медвежью голову), живого петуха и т. п., и наконец, священные христианские предметы — икону, свечи и особенно ладан в кадиле или просто в горшке с раскаленными углями.

При опахивании соха откидывает землю в сторону, противоположную деревне. Иногда в борозду сыпят немного песка (Курская, Воронежская губ.), реже — семена, которые тайком собирают по всем домам деревни (Нижегородская губ.). В Вологодской губ. кроме сохи тащут перевернутую борону. На перекрестке прочерчивают сохой крест и при этом закапывают в землю ладан или росный ладан. Под конец нередко закапывают в землю живьем собаку или кошку или черного петуха (последнего — даже в мужской одежде; Борисовский уезд Минской губ.) (Шейн).

Женщины, которые тянут соху, часто надевают на себя хомут. В некоторых местах требуется, чтобы это сделала беременная женщина, в других — целомудренная девушка, вдова или еще не рожавшая замужняя женщина. Нередко при этом ставят условие соблюдать целомудрие, так что предпочтение отдается молодой девушке или вдове. В Рязанском уезде существует особое требование: женщина должна быть черноволосой (ОР РГО, III, 1181). В Рязанской губ. пашут две вдовы: мать идет за сохой, а дочь тянет ее. На перекрестке происходит такой диалог: «Кто пашет?» — «Мать на дочери». Иногда число участниц ограничено: 9 девушек и 3 вдовы (Калужская губ.,) 12 девушек (Яранск), но чаще женщин очень много. В Верейском уезде Московской губ. они надевают не женские, а мужские рубахи, а в Саратовской губ. — сарафаны; в Калужской, Минской и Тверской губ. женщины участвуют в опахивании совершенно голыми.

Мужчин допускают к участию в опахивании только в некоторых местностях Рязанской и Тамбовской губ. В Данкове

молодые мужчины идут впереди и палят из ружей. У белорусов Гродненской губ. пашет мужчина; однако он должен быть одним из близнецов, а иногда в качестве пахарей выступают оба близнеца (Шейн). В этих случаях в соху впрягают не женщин, а пару быков-близнецов белой масти. Соха и вся упряжь должны быть также сделаны близнецами. В Минском Полесье опахивают па черных кошках, петухах и собаках (ОР РГО, I, 300), а в Новгородской губ. — на телке (Максимов).

Этот обход подготавливается и совершается в полнейшей тайне, иначе цель не будет достигнута. Если опахивающие встречают на пути какое-либо живое существо, то животное (особенно черное) разрывают на куски, так как видят в нем олицетворенную коровью смерть (т. е. эпидемию), а человека забивают до полусмерти. Кое-где опахивание называется также «смерть гоняют».

Часто опахивающие выкрикивают: «Зарублю! Засеку!» (Московская губ.) или: «Секи его! Руби его!» На перекрестках ударяют по земле топорами (Рязанская губ.) или говорят: «Гони, гони! Бей! Долой с нашей земли!» (Тамбовская губ.). В некоторых местах поют веселые песни, чтобы показать изгоняемой смерти, что ее не боятся (Ранненбург). Чаще, однако, поют печальные погребальные песни, например, такую:

Выйди вон (2 раза)
Из подмета, из села!
Мы идем, (2 раза)
Девять девок, три вдовы,
Со ладаном, со свечьми.
Со горячей со золой!
Мы огнем тебя сожжем.
Кочергой загребем,
Помелом заметем.
Попелом забьем!
Выйди вон! (2 раза)

Эта калужская песня — выражение народного представления о том, для чего нужны при опахивании помело, кочерга, печная заслонка и кадило.

В Нижнедевицком уезде Воронежской губ. поют такую песню:
Нот диво, вот чудо:

Девки пашут.
Бабы песок рассевают!
Когда песок взойдет,
Тогда к нам смерть придет!

Легко выявить основные элементы этого обряда. Во-первых, отпугивание коровьей смерти, обычно принимающей облик женщины, которая обладает способностью превращаться в разных животных. Отпугивают огнем, криком, угрозами, наготой женщин, а также железными и другими предметами, связанными с огнем очага. Во-вторых, очерчивание железом магического круга, который преграждает эпидемии путь в деревню. Необычный и таинственный характер связанных с этим обстоятельств и условий делает этот круг особенно недоступным для нечистой силы. Нечто сходное с этим — «обыденные» предметы, которые также служат защитой от эпидемий (§ 30). Наконец, умерщвление смерти, воплощенной в черной собаке, птице и других черных животных. Иногда эту персонифицированную смерть не убивают, а живой закапывают в землю. При этом имеется в виду не та смерть, которая осталась вне магического круга, а та, которая находится в деревне: черную собаку или другое черное животное, полностью поглотившее эту смерть, вместе с ней закапывают в землю. Здесь отчетливо выступает очистительный момент этого обряда.

Участие обнаженных беременных женщин и близнецов, высевание песка или зерна — все это также могло бы говорить о магическом укреплении жизненной силы и плодовитости — началах, противостоящих изгоняемой смерти. Однако у нас больше оснований видеть в этом всего лишь стремление создать для такого привычного процесса, как пахота, самые необычные условия. Эту же тенденцию мы наблюдаем и в тех случаях, когда «пашут» на петухе, собаке или кошке или когда выдвигают требование, чтобы соха и вся упряжь были сделаны близнецами.

У украинцев этот обряд встречается редко, только в Полесье; он исчезает под воздействием западной культуры. У белорусов появились новые элементы необычного: в этом процессе принимают участие целый ряд близнецов. Широко распространен у белорусов также обряд с обыденным полотенцем (§ 30), который соперничает с опахиванием. У русских обряд опахивания распространен на севере так же широко, как и на юге, и живет в народе до сих пор.

§ 30. Те же элементы, что в опахивании, но разрозненные мы встречаем и в других обрядах, имеющих целью защиту скота от эпидемий. Например, в Сибири закапывание в землю живых собак и кошек практикуется вне связи с опахиванием, как особое средство прекратить эпизоотию (Логиновский, с. 21). В Корсун- ском уезде Симбирской губ. живьем закапывают около ворот кошку и зайца, «чтобы овцы плодились» (ОР РГО, 1303) зайца закапывают головой к дому, а кошку — головой к улице; таким образом, это должно предотвратить еще не начавшуюся, будущую эпидемию. В Саратовской губ. безнадежно больное животное хоронят непременно еще живым и стоя, в глубокой яме недалеко от главных ворот (ОР РГО, III, 1274). Часто вместе с животным, ставшим первой жертвой эпизоотии, хоронят живую кошку или собаку (Нижегородская губ. — ОР РГО, II, 796) или живого зайца (Владимирская губ., Завойко).

То, что животное опускают в могилу стоя, имеет, очевидно, магический смысл; его хоронят стоя, «чтобы оно стояло», т. е. чтобы скот водился. Захоронение живого животного, как мы видели (§ 29), символизирует очищение деревни от уже проникшей туда эпизоотии: она входит в живое животное, персонифицируется, и ее вместе с ним хоронят. Закапывание около ворот имеет целью ввести «коровью смерть» в заблуждение: она сразу же при входе должна увидеть, что весь скот уже пал и ей здесь делать нечего. Особенно отчетливо выражен этот мотив в обряде, заменяющем в Тобольске опахивание. Павший скот выносят ночью на крайний двор деревни и закапывают у ворот; затем какая-либо женщина, нагая и с растрепанными волосами, бежит от ворот этого дома к воротам поскотины и обратно, не оглядываясь при этом и приговаривая, что весь скот уже пал и теперь коровьей смерти нечего в деревне делать («Тобольские губернские ведомости», 1864, № 21, с. 161).

В других очистительных обрядах во время эпизоотий исполь-• зуют в качестве очищающих элементов огонь и воду. В Енотаев- ском уезде Астраханской губ. при вспышке, эпизоотии скотину заставляют проплыть по воде (ОР РГО, I, 77). Почти везде скот перегоняют через костер, который при этом разжигают необычным способом, а «живым» огнем, т. е. огнем, добытым трением двух деревянных чурок (ОР РГО, I, 41, 43). Считается, что такой «живой» огонь гораздо чище любого другого и обладает большей очистительной силой, так как это — самый древний способ добывания огня. Лучшим топливом для очистительных костров считается можжевельник.

Если заразу можно уничтожить огнем и водой, то земля в состоянии поглотить ее; нужно только прогнать больное животное «сквозь землю». Это достигается тем, что на склоне горы или в холме прорывают ров или же на поле устраивают особые «земляные» ворота. Особенно часто роют рвы в Поволжье. Нередко, прогоняя скотину вдоль рва, в нем разжигают костер; в этих случаях скот подвергается действию двух очищающих средств одновременно. Проходя через туннель, больное животное передает заразу земле, точно так же, как болезнь ребенка передают растущему дубу, проделав в нем отверстие, через которое протаскивают больного ребенка.

Белорусы во время эпизоотии или эпидемии ткут «обыденное» полотенце. Женщины и девушки деревни собираются вечером и приносят с собой прялки и различные ткацкие принадлежности. Они должны в течение одной ночи спрясть нитки и выткать из них нужный для полотенца холст. Этот обыденный кусок холста вешают за деревней на так называемой дороге смерти в качестве защиты от смерти. В других местах полотенце обносят вокруг деревни. Через него также перегоняют скот, или под ним проходят люди. В последнем случае одновременно разжигают костер, через который должен перешагнуть человек, проходящий под полотенцем. Под конец это полотенце сжигают или закапывают в землю. Иногда его вешают на деревянный крест, специально для этого сделанный. Этот крест ставят за деревней на ноле, в таком месте, мимо которого часто гонят скот. Наконец, такое полотенце вешают также в церкви на икону. Этот обряд совершают ночью, перед восходом солнца. Иногда при этом сжигают все те прядильные и ткацкие орудия, с помощью которых полотенце было изготовлено.

Таким образом, в ряде случаев обыденное полотенце образует магический круг или магическую линию, через которую эпидемия переступить не может. В других случаях обыденное полотенце вбирает эпидемию в себя, как бы поглощает ее.

В севернорусских районах такой обычай встречается редко, еще реже — у мордвы. В севернорусской народной медицине используются и другие «обыденные» вещи, например пиво, творог и т. п. В прошлом у севернорусских был широко распространен обычай строить во время эпидемий «обыденные» церкви. Древнейшие из таких построек относятся к концу XIV в., самые поздние — к XVII в.

Нельзя не видеть в этих обыденных полотенцах и церквах пережиток коллективных работ. Уже их общественный характер делает их в какой-то мере священными; кроме того, они в процессе своего изготовления или постройки не подвергаются воздействию нечистой силы. Поэтому они, с одной стороны, безусловно чисты, с другой — совершенно недоступны для нечистой силы, так как она может оказывать воздействие лишь на такие предметы или при посредстве таких предметов, которые ей известны. Такие обереги, как мак, рыболовная сеть и т. д., действенны лишь потому, что нечистая сила не знает, сколько зерен в головке мака, сколько в сети узлов и т. п.

Впоследствии постройку «обыденных» церквей, так же как изготовление «обыденных» полотенец, стали воспринимать как выражение христианского благочестия. Органическая связь обыденных предметов с эпидемиями не позволяет сомневаться в том, что первоначально они имели другое назначение.

§ 31. Лишь в очень немногих районах рыбная ловля является у восточных славян основным способом добывания пищи. Современное отношение к ней выражено в русской пословице: «Рыбка да рябки — потерять деньки».

Наиболее древние способы ловли рыбы теперь применяются довольно редко, так как способы эти были рассчитаны на большое количество рыбы в реке. Для этого не требовалось никаких приспособлений, рыбу ловили руками. При благоприятных обстоятельствах способ этот встречается и теперь. Волков (Украина), Романов и Еремич (Белоруссия) описывают ловлю рыбы руками, мало отличающуюся от того способа, которым животное хватает рыбу лапой. Согласно Еремичу (1868), дети в засушливые годы ловят рыбу в пересохших прудах; в этом с ними соперничают свиньи. Зимой на продухе, т. е. когда рыбы, задыхаясь от недостатка воздуха, в огромных количествах скапливаются у незамерзших мест реки так плотно, что воткнутый между ними кол стоит как будто вбитый в землю, тогда надо только брать их руками и бросать на лед. Летом прямо с лодки ловят руками линей и налимов; около берега в ямах и в траве ловят также другую рыбу и раков. Этих последних приманивают по ночам на свет, зажигая на берегу лучину, а также па мясо, которое привязывают к палке (белорус, либела, либило).

Черпающие орудия рыбной ловли выполняют ту же роль, что и человеческая рука, но с большим успехом. Таков, например, сачок (сак, сетка, намет; белорус, сачок, таптуха, таптала; укр. хватка, підсадка). Сплетенный большей частью из ниток, он имеет форму конического мешка, укрепленного на деревянном дугообразном ободе и с длинной ручкой (до 650 см). Этим приспособлением рыбу черпают (сакают, сачат) в мутной воде во время ледохода, или кладут его на дно реки и тянут по дну к берегу. Иногда рыбу загоняют в сачок, топая ногами, и т. п. Другое приспособление, очень похожее на это, но без ручки, кладут на дно реки, часто с приманкой, и затем вытаскивают его за привязанную к нему веревку (так называемая помча, подъем). Иногда при этом рыбу травят кукольваном.

Другой способ рыбной ловли состоит в том, что рыбу бьют тупым или острым орудием. У всех русских и белорусов широко распространен прием глушить рыбу; украинцы этого способа не знают. Глушат рыбу в начале зимы, когда лед еще тонок и прозрачен. Берут деревянную колотушку (кий, колот; белорус. даўбавешка, даўбешка) и сильно бьют ею по льду в том месте, где видна неподвижно стоящая рыба. Рыба на какое-то время теряет способность двигаться и всплывает наверх, где ее и ловят руками.

25. Белорусская острога. Могилевский уезд

Из острых орудий рыбной ловли у всех восточных славян сохранилась только острога (белорус, ості; укр. ості, сандоля, сан- дова). На рис. 25 изображена такая белорусская восьмизубая острога без деревянного черенка, однако чаще встречаются остроги с меньшим количеством зубьев, от трех до пяти. На конце каждого зуба имеется небольшой острый зубец, направленный кверху. Ловлю рыбы острогой русские обычно называют луч, лученье. Это название связано с тем, что такой вид рыбной ловли возможен лишь в темные осенние ночи, при искусственном освещении. Жгут сосновую лучину, для чего на носу лодки имеется специальное железное приспособление. В Белоруссии его называют каган (см. рис. 26), а на севере России — коза (см. рис. 27 из Вологодской губ.). Угли горящей лучины падают в воду. В мелких местах, где обычно спит рыба, яркий свет пронизывает воду до самого дна. Лучебник (рыбак, действующий острогой) бьет рыбу острогой и вытаскивает ее. На Белом море при ловле морского зверя и рыбы пользуются также гарпуном; там его называют кутило. В отличие от остроги оно прикреплено веревкой к лодке и имеет лишь один зуб с зазубриной, который, проткнув рыбу, у некоторых видов гарпуна легко отделяется от черенка. Гарпун бросают, острогой же рыбу бьют, не выпуская черенка остроги из рук.

Значительно реже встречается теперь другое колющее орудие для ловли рыбы, так называемый багор. Это простой железный крюк, укрепленный на длинной тонкой рукоятке. На уральских реках, где до сих пор сохранилась ловля рыбы с помощью багра (багренье), длина черенка колеблется от 5 м (так называемый сормовой багор, т. е. употребляемый при ловле в мелких местах, которые здесь называют сорма) до 18 м. Черенок состоит из трех сделанных из дерева частей: навязь, комелек и багровище. Багром ловят рыбу зимой. Отыскав место, где остановился косяк рыбы (ятовь), делают во льду прорубь, опускают в нее багор и начинают двигать его вверх и вниз, захватывая при этом рыбу. Очень редко пользуются коротким багром на ремне (так называемый абрашка). Кроме Урала багром пользуются на Байкале, а также на озерах Бессарабии, где украинцы зимой ловят им карпов. Там багор называют живодір. В реках, впадающих в Белое море, и в Онежском озере применяют так называемые кокотки. Это нечто вроде небольшого якоря, четыре лапы которого имеют острые зазубренные крюки. Кокотки на веревке опускают через прорубь на дно реки и сразу же поднимают их; их погружают и поднимают непрерывно, пока не поймают налима.

Общеизвестные удочки отличаются от багров тем, что на крючок удочки насаживают приманку. Однако рыболовные снасти с крючками, но без приманки широко распространены и теперь. Из них следует назвать давно уже запрещенные, но тем не менее применяемые повсюду переметы, которые называют также черная снасть, шашковая снасть, балберочная, самолов, укр. кармак. К длинной тонкой веревке, иногда до 1 км длиной, привязывают на расстоянии 20 см друг от друга крючки, каждый из которых прикреплен к леске длиной до 40 см, с поплавком. Эту снасть натягивают поперек реки, прикрепив ее концы к кольям или камням. Благодаря течению реки крючки начинают шевелиться и захватывают рыбу за бок или за хвост. Эта же снасть, но с наживкой на каждом крючке, называется ярусы, продольники, кусовая снасть, животная снасть, масельга.

§ 32. Следующим типом рыболовной снасти можно считать различные ловушки. Их плетут из тонких прутьев или ниток. Они имеют форму конуса, в который вставлен другой конус, более короткий (см. рис. 28, на котором изображена верша из Вологодской губ. под названием киньга). Снасти этого типа отличаются друг от друга некоторыми деталями и материалом, из которого они сделаны. Часть их делают из прутьев, обычно ивовых. Это верша, нерет, морда и мерда, кинга, сурпа, кужа, курдюм, кубарь; белорус, кош; севрус. отыкўшка, вересчанка. Два последних названия (Вологодская губ.) объясняются тем, что в эту снасть втыкают кругом можжевеловые ветки. Мережа, курма, комлач, крылена, фитиль, вятель, вентерь, белорус, жак плетутся из ниток; у пяти последних по бокам крылья. Беда, хап(б)оша (южрус.), ятерь, ятір (укр.), ванда, иж (севрус.) отличаются своими размерами; их делают и из прутьев и из ниток. Ставят их так же, например в местах прорыва мельничной плотины.

Севернорусские рыбаки иногда обмазывают внутреннюю поверхность верши приманкой для рыбы, и такие верши называются намазушки. Более распространен другой способ заманивать рыбу в вершу. Реку перегораживают забором, сквозь который рыба пройти не может; в середине забора оставляют узкий проем, около которого на дне реки помещают вершу. Рыба за неимением другого прохода поневоле идет в вершу, выбраться оттуда она не может.

Заборы на реках бывают двух видов: 1) легкие, сделанные из тонких досок, из камыша, из соломенной рогожи; их называют котцы, (укр. кітці, коти, гард; белорус, котцы, закоты); 2) крепкие и прочные, которые могут выдержать даже весенний ледоход; их делают из столбов и называют езы, заезки, заколы, запоры, жал, белорус, ез, укр. із. На рис. 29 мы видим такой закол, который ставят на р. Чилиме в Сибири. До появления пароходов заколами перегораживали в нижнем течении Каму, недалеко от впадения в нее реки Вятки. Теперь на больших реках ставят только прибрежники, т. е. заколы не на всю ширину реки, а лишь на 10—20 м от берега.

Кроме верши и сходных с ней ловушек, о которых уже шла речь, у заколов ставят и другие снасти. К ним относится, например, кутец — нечто вроде длинного и широкого мешка (сачка) длиной 6 м. Внутри мешка пропущены нити, концы которых тянутся к рыболову, сидящему наверху на заколе. Эти концы (послухи) рыболов наматывает себе на пальцы или вокруг ушей. Благодаря этому он ощущает каждое движение в мешке, вызванное попавшей туда рыбой, и сразу же закрывает мешок. Иногда послухи привязывают к изогнутому пруту, на котором висит колокольчик; звон этого колокольчика служит для рыболова сигналом, что рыба попала в мешок. Закол с такой (от глагола «сидеть», первонач. ловушкой называется сежа «съдъти»).

Вологодская губ., Сольвычегодский уезд


28. Севернорусская верша из прутьев для рыбной ловли.

Рассмотрим подробнее еще две своеобразные ловушки, не имеющие ничего общего с заколом. Южнорусские Орловской губ. ставят осенью в глубоких местах близ берега садки. Садок — это большая сделанная из хвороста клетка без одной из стенок и без дна. Такой садок устанавливают на дне реки и прикрывают сверху жердями и щебнем. Поздней осенью, чтобы перезимовать в уединенном месте, туда забиваются целые косяки рыбы. Зимой в морозы рыбаки, поднимая шум, гонят ее оттуда, и напуганная рыба попадает в мешок, приставленный к боковому отверстию садка.

29. Севернорусский закол для ловли рыбы на реке Чулым в Сибири

Украинцы при ловле голавлей в лагунах Азовского моря пользуются так называемой дорожкой, или чаканкой (т. е. «сделанной из камыша»). Это нечто вроде камышового ковра, ширина которого 3 м, длина — 15—20 м; края его загнуты кверху и книзу и образуют закраины. В тихие и ясные, но безлунные ночи такие дорожки расстилают на поверхности воды. Известно, что голавли боятся темных предметов и даже тени на воде и всегда стараются через них перепрыгнуть. Прыгнув, они попадают на дорожку, с которой не могут выбраться: этому препятствуют края, загнутые внутрь.

Сети, в сущности, также являются ловушками. В одном виде сетей рыба запутывается в ячеях. Такие сети обычно ставят в воде неподвижно, вертикально; они состоят из двух рядов (стен), первый из которых — более редкий, второй же, напротив, чаще. Такой вид сетей носит название ставные сети. Их местные названия тенето (Псков), режак, частушка, ахан, ботальница, пла- венка, поплавь, мерсовка, калега, мережа; белорус, крыга, уклейня, сець; укр. сіть, сітка, ава.

31. Севернорусский поплавок. Вологодская губ., Сольвычегодский уезд

30. Севернорусский тягловый невод. Вологодская губ., Сольвычегодский уезд

Другой вид сетевидной ловушки — невод, состоящий из большого мешка (матня, матица, кнея, корма) и крыльев по бокам (см. рис. 30). Рыбу тянут в матне. Длина невода, в зависимости от величины реки или озера, колеблется от 85 до 650 м. Большой невод, например тагас на Белом озере, состоит из нескольких частей с ячеями разной величины, имеющих различные названия: притон или косяк, палевка, тагасок или частая, мережка, ред- кушка. Такой невод требует 25—40 рабочих, которые составляют особую артель с выборным старшиной (ватаман). Обычный невод (запас, невед; укр. невід) требует летом 4 — 12 рабочих, а зимой, когда его тянут подо льдом от одной проруби к другой, 10 — 14 человек, керег(в) од — 3 человек в лодке, чап — 4 человек; мутник — 2 человек. У мутника особенно мелкие ячеи и специальные веревки, которыми мутят воду. Разновидностью невода является также бредень (иначе — бродцы, волокуша, волочок, полозок, недотка), который два человека тянут по дну озера или пруда.

Как и все сети, невод держится на воде с помощью поплавков (наплавок, см. рис. 31), привязанных к верхнему краю невода; большой деревянный поплавок, который привязывают к концу матни невода, носит особое название: ловда, плуга, плужка. По нижнему краю невода привязывают глиняные грузила (грузило, кибас, опока); нередко это камни, обернутые берестой. При пользовании целым рядом рыболовных снастей надо напугать рыбу, чтобы загнать ее в сеть. Для этого обычно употребляют ботало (севрус, бот, бото, ботало, мтало, имтало, боталка, ботка; южрус. болт, хлуд; белорус. баўтало; укр. бовт); это палка с полым коническим утолщением на конце, которой бьют по воде (ботают, см. рис. 32). Вместо этого высверленного конуса на конце палки укрепляют половы бересты (севрус. рохаль). Иногда пользуются палкой с толстым набалдашником (севрус. торбало, торбалка). Прибегают и к другим способам, например пугают рыбу, ударяя деревянной колотушкой по обоим бортам лодки с наружной стороны. Это делают в тех случаях, когда ловят рыбу артелью (севрус. колот).

Сети плетут обычно сами рыбаки из конопляных или, реже, льняных нитей различной толщины. При плетении пользуются двумя основными приспособлениями: укр. глиця, рус. иголка или челночок, которые одинаковы у всех восточных славян и у их соседей (литовцев, финнов и тюрков). У иголки из дерева, длиной в 20-30 см и шириной в 2 — 5 см, в нижнем конце имеется выемка, а в верхнем прорезь с язычком (см. рис. 33).

При плетении сети иголку обматывают нитью, закрепленной на язычке прорези и в нижней выемке. Лопатка бывает разной ширины, в зависимости от размера ячей сети. Длина лопатки — до 20 см (на рис. 33 она слева от иголки). Иногда на конце лопатки бывает отверстие, в которое вставляют большой палец левой руки. На лопатке плетут петли, закрепляя каждую узлом. Завязывая каждую последующую петлю, пропускают нить через предыдущую. Эти петли — ячеи сети. Когда определенное количество ячей, разное для каждого типа снасти, сплетено, первый ряд снимают с лопатки и плетут следующий, пропуская при этом нить через соответствующую петлю первого ряда. На рис. 34 изображен белорус (Игуменского уезда Минской губ.), который плетет сеть (по фотографии А. Сержпутовского, принадлежащей Русскому музею в Ленинграде).

§ 33. Среди обычаев рыбаков особого внимания заслуживают жертвы, которые приносят водяному перед началом лова: бросают водяному две-три маленьких рыбки, крошки хлеба, посудину с остатками вина, щепотку табака и т. п. Водяной перегоняет рыбу с места на место и иногда выпускает ее из сети. Неудивительно, что, начиная лов, рыбаки вынуждены с ним считаться. На Онежском озере рыбаки накануне Николина дня (6 декабря) делают на берегу похожее на человека соломенное чучело, надевают на него портянки и рубаху и в дырявой лодке спускают его на воду. Разумеется, оно тонет. Это и является жертвой. Чтобы лов был удачным, севернорусские Вологодской губ. первую забитую острогой рыбу закапывают в землю.

В Пинежском уезде (Архангельская губ.) первую пойманную рыбу всегда съедает сам рыбак. Там же существует своеобразный обычай: поймав маленькую рыбку, рыбаки бьют ее и приговаривают: «Пришли отца, пришли мать, пришли тетку» и т. д., и затем бросают ее обратно в реку (Ефименко).

В Архангельской губ. рыболовецкая артель перед началом лова разрезает буханку хлеба на куски (так называемые шахмачи) и бросает их в сеть. Затем она на небольшое расстояние протаскивает сеть по льду, после чего атаман вынимает шахмачи из сети и раздает их рыбакам. Рыбаки усаживаются вокруг сети и съедают хлеб, как будто это их улов. Это, несомненно, магический обряд, который должен обеспечить удачный лов.

Очень распространено у русских рыбаков табу на слова. На всех морях и больших озерах запрещено произносить определенные слова: медведь, заяц, поп, лиса и т. п. Слово «медведь» вызывает бурю. Нарушившего этот запрет сажают голым задом на перевернутый котел для варки пищи всей артели и два-три раза поворачивают. Эта процедура считается позорной, и такой верченый всеми презираем.

Покровителем рыбаков считается апостол Петр. Петров день, 29 июня, рыбаки празднуют особенно торжественно. Старые рыбаки украшают себя в этот день растением «Петров крест».

§ 34. В народной жизни современных восточных славян охота играет ничтожную роль, в ней обычно сказывается влияние цивилизации, и поэтому заниматься ее изучением мы не станем. Напротив, пчеловодство весьма характерно для всех восточных славян и сохранило много древних элементов.

Древние борти, т. е. пчелиные ульи в расположенных на большой высоте дуплах деревьев, в наши дни встречаются очень редко. Ранней весной пчеловоды осматривают южные лесные опушки, разыскивая в тающем снегу отбросы, которые дикие пчелы (белорус, слепат) выкидывают в это время из своих расположенных в дуплах жилищ. Найдя по этому признаку пчелиное гнездо, они вырезают его и несут домой. Такие дикие пчелы ничем не отличаются от обычных домашних. Реже пчеловоды ставят в этих случаях на борть свою тамгу (севрус.) и каждую осень выбирают из дупла соты. В Чистополе человек, которому посчастливилось найти борть, закапывает неподалеку от нее свой топор или шапку, сообщает об этом всей общине и ставит ей могарыч. Если же хотят устроить в дереве искусственную борть, обрубают его вершину: такое дерево (так называемый севрус. верхоруб) становится толще, а кроме того, это одновременно служит знаком, что никто не вправе его срубить. Нечто похожее встречается и у литовцев.

Гораздо чаще в лесу, на высоких деревьях размещают обыкновенные пчелиные ульи (колоды), нередко по несколько колод на одном дереве. Севернорусские называют такие колоды на деревьях кузовок.

Белорусские пчеловоды (земцы) для того, чтобы достать мед из этих ульев и из бортей, которые нередко находятся па высоте 11 — 15 м, пользуются специальным приспособлением; это так называемые жэнь, лезиво и плеть (см. рис. 35 — 36, лезиво из Игуменского уезда Минской губ.). Лезиво состоит из трех основных частей: 1) собственно плеть — веревка длиной более 20 м, не витая, а плетеная из тонких веревочек и потому плоская и мягкая;
2) прикрепленная к одному концу плети небольшая деревянная дощечка, которая служит пчеловоду сиденьем (так называемое кресло или седелка); на некотором расстоянии от конца плети в нее вплетают деревянный крюк; 3) вторая веревка — обычная, витая, длиной 4 м и более (лежея), на каждом конце которой имеется небольшая скоба (собачка, дужка). Иногда эту вторую веревку складывают вдвое и связывают в нескольких местах, так что получается ряд петель.

Для того чтобы влезть на дерево, пчеловод пользуется только первой веревкой (плетью). Сложив ее свободный конец вдвое, человек охватывает им ствол, связывает веревку узлом в петлю и ставит одну ногу в эту петлю как в стремя. Немного поднявшись таким образом и крепко держась за ствол левой рукой, он правой еще раз бросает веревку кверху, ловит ее левой рукой и снова делает петлю. В эту петлю он ставит вторую, свободную ногу, поднимается вверх и еще выше делает третью петлю. Он повторяет это до тех пор, пока не доберется до улья. Тогда он перебрасывает вторую веревку (лежею) через сук и с помощью деревянного крюка вешает на него свою седелку, садится на нее и принимается за дело. Закончив работу, он, сидя на седелке, спускается вниз и снимает веревку с дерева.

Для того чтобы во время работы на дереве не терять связи с землей, пчеловод опускает вниз специальную тонкую веревку (хобот) и поднимает на ней с земли все, что ему требуется и что ему подает на этой веревке его подручный.

Чтобы уберечь борти от медведей, которые любят лакомиться медом, на дереве устраивают дощатый помост (полати; белорус. падкур, карвать, адзер, пасцель). Иногда такой помост строят на двух соседних деревьях. Ульи ставят на сам помост или над ним и привязывают их к стволу дерева или к крепким сучьям. Под помостом вешают на прочных веревках толстые суковатые чурки. Так как эти чурки прилегают к стволу, они не позволяют медведю забраться на помост. Правда, он может отбросить их лапой, но тогда, отлетая обратно, они его ударяют. Помимо этого в ствол дерева и в нижнюю поверхность помоста забивают острые гвозди, железные и деревянные. Наконец, вешают на дерево колокольчики.

Обычный улей (колодка, стоян, дуплянка, чурка, пень) того вида, который и теперь встречается у восточных славян чаще, чем рамочный, — это цилиндрическая колода, часть ствола толстого дерева (см. рис. 37, где изображен белорусский улей из Мозырского уезда Минской губ.). Он бывает до 150 см в длину, а диаметр его иногда достигает 80 см и даже больше. Сбоку у него имеется удлиненное прямоугольное отверстие (должея, колозня) около 60 см в длину и 15 см в ширину, закрытое куском дерева (должень, должъ) таких же размеров. Этот должень белорусы покрывают широкой доской (белорус. снед), прибитой деревянными гвоздями. Сверху улей накрывают березовой, липовой или еловой корой и досками. Ульи ставят не только стоймя, но и в полулежачем положении, чем и объясняются украинские названия улья — лежак, лежень.

Первый раз вырезают соты обычно в праздник: 20 июля (Ильин день), или 1 августа (так называемый первый Спас), или 6 августа (Преображение Господне, или второй Спас). Всех присутствующих при этом угощают медом, приговаривая: «На улазе и мед едят». Еще недавно почти повсюду имелись так называемые медовые бани, т. е. особые помещения, где над широкими корытами ставили решета, сквозь которые вытекал из сотов мед (самотек).

После этого пустые соты растапливали и еще горячие закладывали в машину для выбивания воска (воскобойня, колода; укр. воскобійниця). На рис. 38 изображена такая украинская воскобойня из Кролевецкого уезда Черниговской губ. Между двумя досками в середине машины кладут завязанный мешок с горячими сотами. Эти доски сжимают, забивая в них сверху клинья. Воскобойни других восточных славян устроены так же. Северно- русские используют их и как маслобойки.

Из обычаев, связанных с пчеловодством, особого внимания заслуживает белорусское духовное родство (сябрына). Если вылетевший из улья пчелиный рой опустится в улей другого хозяина, оба хозяина становятся сябрами. Такая сябрына дается богом и потому священна. Духовно роднятся и на других основаниях: если дарят новобрачным «половину своих пчел», если подаренная или даже проданная скотина окажется хорошей. Таким образом, для сябрыны характерно прежде всего совместное владение. В частности, улей, в котором поселился пчелиный рой другого хозяина, становится с этого момента общей собственностью обоих владельцев. Сябры становятся друзьями и считают своей священной обязанностью помогать друг другу.

Севернорусские пчеловоды помещают на заборе своей пасеки лошадиный череп. Это пережиток древнего обычая выставлять какую-либо часть принесенного в жертву животного. Теперь это считается оберегом от дурного глаза. Белорусы не подпускают к ульям женщин во время менструаций, так как иначе ульи загниют. Украинцы Подолии начинают кормить пчел сытой, которая сварена на воде, взятой из трех деревень, или даже «волчьим горлом»; считается, что в последнем случае пчелы будут брать мед из чужих ульев. В мае обмазывают летки ульев овечьим молоком, чтобы пчелы скорее роились. На Пасху севернорусские, как и белорусы, кладут в ульи кусочек воска от освященной пасхальной свечи, объясняя это так: чтобы так же радоваться пчелам па своей насеке, как радуются люди Пасхе.

Воров, которые крадут пчел (белорус. пчаладзёр), наказывают более жестоко, чем всех других воров. У украинцев Подолии для них существовало раньше такое наказание: вору распарывали живот и с вываливающимися внутренностями гоняли его вокруг столба, пока он не падал мертвым.

По сообщению Максимова, некоторые пчеловоды в ночь на 6 августа приносят в жертву водяному свежий мед и воск, а иногда и первый пчелиный рой (первак), который они бросают в пруд или в болото. Считается, что мед тех пчел, которых посылает в этих случаях водяной, неприятен на вкус и соты не крестовидные, а круглые. Совершенно ясно, что пчеловодам приходится умилостивить водяного, так как они очень страдают от наводнений и сырости. См. также § 144.

§ 35. Литература. Об обычаях, связанных с животноводством, см. приведенные в § 22 работы Е. В. Аничкова, Н. Анимелле, Н. А. Иваницкого, К). Ф. Крачковского, Н. Я. Никифоровского, П. П. Чубинского, Е. Р. Романова, И. Эремича. Помимо них: Сержпутовский А. К. Очерки Белоруссии, VI. Запасваніе гаўяда. — ЖС. XVII, 1908, вып. I, с. 29—33; Завойко Г. К. Верования, обряды и обычаи великороссов Владимирской губернии. — ЭО. СІІІ—СІѴ, 1914, № 3—4, с. 119 и сл.; Богатырев П. Г. Верования великоруссов Шенкурского уезда (из летней экскурсии 1916 г.). — ЭО. СХІ —СХІІ, 1916, № 3—4, с. 42—80; Богданов В. В. Древние и современные обряды погребения животных в России. — Там же,
8 Заказ № 1618 с. 86—122; К вопросу об опахивании. — (ЭО. LXXXVI — LXXXVII,
1910, № 3—4, смесь, с. 175—178) газетные сообщения об опахивании во время эпидемии 1910 г.; Зеленин Д. Троецыплят- ница. Этнографическое исследование. Вятка, 1906, 54 с. (помимо прочего, о курином боге); Добровольский В. Н. Смоленский этнографический сборник, вып. IV. М., 1903, гл. 10, с. 161 — 164 (Записки РГО но отделению этнографии, т. XXVII); Шейн П. В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. Т. І—III. СПб., 1887 и 1902 (Сборник ОРЯС, т. 41 и 72); Логиновский К. Д. Материалы к этнографии забайкальских казаков. — Записки Общества изучения Амурского края Владивостокского отделения Приамурского отдела РГО, т. XI, вып. 1. Владивосток, 1904; Харузин Н. Н. Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда Олонецкой губернии. — Труды этнографического отдела ОЛЕАЭ, кн. IX, вып. 1. М., 1889, с. 126—131; Вилльер-де-Лиль-Адам В. Деревня Княжая гора и ее окрестности. Этнографический очерк. — Записки РГО по отделению этнографии, т. IV. СПб., 1871, с. 275, 315, 321—322; Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903 (гл. XVIII, «Пастухи», с. 193—196); Зеленин Д. К. «Обыденные полотенца» и обыденные храмы. — ЖС, XX, 1911, вып. I, с. 1—20.

О рыболовстве: Материалы но этнографии русского населения Архангельской губернии, собранные П. С. Ефименко, Часть I. Описание внешнего и внутреннего быта. М., 1877, с. 71 и сл. (Известия ОЛЕАЭ, т. XXX. Труды этнографического отдела, кн. V, вып. 1); Исследования о состоянии рыболовства в России. Т. I — IX. СПб., 1860—1875; Браунер А. Заметки о рыболовстве на р. Днестре и Днестровском лимане в пределах Одесского уезда. — Сборник Херсонского земства. Херсон, 1887, № 3, май —июнь, отдел третий, с. 1 — 52; Вовк Хв. Українське рибальство у Добруджі. — МУРЕ, т. І. Львів, 1899, с. 33—52; Иваницкий Н. А. Материалы по этнографии Вологодской губернии. М., 1890, с. 35—37 (Известия ОЛЕАЭ, т. LXIX. Труды Этнографического отдела, кн. XI, вып. 1).

О пчеловодстве: Сержнутовский А. К. Бортничество в Белоруссии. — Материалы по этнографии России. Изд. Этнографического отдела Русского музея. Т. II. Пг., 1914, с. 13—34; он же. Очерки Белоруссии. I. Сябрына. — ЖС. XVI, 1907, вып. 3, с. 149 сл.; Павлевский Т. Народные поверья и заговоры, относящиеся к пчеловодству. — Кубанский сборник. Труды Кубанского областного статистического комитета. Т. V. Екатеринодар, 1899, с. 1-7.

Рис. 28 взят из работы: Макаренко А. Сибирский народный календарь в этнографическом отношении. Восточная Сибирь. Енисейская губ. СПб., 1913 (Записки РГО по отделению этнографии, т. XXXVI, с. 10, № 7); рис. 26—31 — из работы: Иваницкий Н. А. Сольвычегодский крестьянин, его обстановка, жизнь и деятельность. — ЖС. VIII, 1898, вып. 1, с. 3—74; рис. 34 — из работы Сержпутовского «Бортничество в Белоруссии»; рис. 33, 35 и 36 воспроизведены но фотографиям Русского музея в Ленинграде, а рис. 24, 25 и 37 — но экспонатам, принадлежащим этому же музею.